— А вы с Власовым, когда вас презирают, обычно что делаете?
— Лично я — ничего, мирюсь. А Власов — старается, чтоб его полюбили.
— Это как это?
— Очень просто. У него отличное чувство юмора. Он им и пользуется. Обычно за юмор любят. Это так же эффективно, как и красивые глаза.
Забыла сказать, что, как только появился волосатый фрагмент Толпыгиной, Уваровой уже и близко не было, она со скоростью пули неслась вниз по лестнице. Поэтому у Толпыгиной, конечно, создалось впечатление, что именно я была Регининой собеседницей.
— Давай, — сказала Регина, — попробуем как-нибудь ее задобрить.
— Ага, купи ей бритву или, там, депилятор.
— Форель, хватит шутить. У нас с тобой серьезные проблемы.
— А я тут при чем?!
Но я оказалась при том, и Толпыгина меня возненавидела. Впрочем, Регину она невзлюбила еще больше. Эти обстоятельства нас почти сблизили. Мы обе сидели на отработках до половины десятого. Поскольку эти занятия не входили в учебный план, я не особо напрягалась.
— Форель, — сказала мне Наталья Викторовна (волосатая сука), — как чередуются пептиды в названной аминокислоте?
— Так, как я нарисовала.
— Неправильно.
— Пока вы не видели, я срисовывала с учебника.
— Молодец. Ты срисовала не с той страницы. Видишь, Бог тебя наказал. А почему в крем от морщин добавляют липосомы?
— Спросите у Сысоевой. Она сильна в косметологии.
— Да, сильна она давать советы. Иди, начерти мне формулу витамина В12.
На первый взгляд — какая-то странная месть. Зачем свободному взрослому человеку тратить свое время на то, чтобы преподавать? Ответ прост. Толпыгина получала за внеклассные занятия прибавку к зарплате, но в силу того, что она была вредной, никто из студентов заниматься не шел. Волосатая жила беднее церковной мыши, и ей приходилось идти на любую подработку. Кроме того, она пользовалась случаем, чтобы выбить из меня и Регины взятку. Взятка могла означать прекращение наших вечерних встреч хотя бы до следующего семестра. Однако ни у меня, ни у Цыбиной денег не было. С утра она «валила» нас на занятиях, а вечером мы ходили якобы исправлять свои промахи. Однажды я потребовала проверенный тестовый бланк, чтобы удостовериться в своих «ошибках». Наталья Викторовна очень разозлилась и даже придавила случайно подвернувшемуся Мункоеву ногу своим квадратным каблуком.
Это продолжалось долго. Самой волосатой наше с Региной общество стало надоедать.
Екатерина Евгеньевна Рева оставалась в институте допоздна. Она под разными предлогами дежурила в деканате. Назначила себя куратором нашего потока. Помогала лаборантам. Дома ее никто не ждал, а в стенах альма-матер у нее было какое-никакое общество. Рева никогда не торопилась домой с работы. Волосатая сука Толпыгина решила этим воспользоваться. Она договорилась с Ревой, чтобы та помогала ей вести внеклассные занятия. С каждым днем Толпыгина уходила все раньше и раньше. В результате картина выглядела так: вечеров мы с Региной садились, открывали тетради, получали от Толпыгиной задание и начинали над ним работать. В это время приходила Екатерина Евгеньевна, а Толпыгина убегала в преподавательскую. Таким образом, волосатая сука через полчаса исчезала в неизвестном направлении получая шестьсот рублей за выполненную Ревой работу. Рева, ради приличия, бросала что-то вроде:
— Ну где же она, куда подевалась? — А потом вспоминала: — Ой, у Натальи Викторовны ребеночек заболел…
И сидела с нами до ночного посинения.
Я была наказана несправедливо и поэтому решила больше не посещать дневные, официальные занятия по биохимии. Они всегда начинались в половине девятого, и вставать так рано мне совсем не хотелось. У живущей неподалеку от университета Ревы была возможность передохнуть дома, поспать между двумя и шестью, поэтому Екатерина Евгеньевна бралась за уроки с энтузиазмом. Встречались мы поздно, в полупустом университете. Это было очень нудно.
В понедельник возле деканата появилось объявление:
«Диспансеризация для первого и второго потока. Всем явиться в тридцать третью поликлинику в двенадцать ноль-ноль. Кто не явится, того отчислим».
Мы с Власовым все прогуляли. Я — потому что занималась вечером, Власов, как оказалось позже, — из-за романтического свидания. В поликлинику мы вдвоем пришли где-то после трех. Сели на лавочки, обшитые коричневой клеенкой. Нас окружали мрачные пенсионеры. На Вове были рваные джинсы и спортивная куртка. Ботинки — модные, потертые. Я бы назвала его стиль «потасканным». Одна бабушка достала яблоко, полбатона черного хлеба и протянула их Власову:
— Не стесняйтесь, берите. И не смейте возражать.
Власов поблагодарил бабулю, громко хрустнул яблоком, сполз корпусом вниз и уставился в потолок.
Вернувшись на место, старушка шепнула своей подруге:
— Беспризорники.
Через три четверти часа меня вызвали.
Я села на стул, достала бланк. Врач спросил:
— Почему у вас листок такой мятый?
— Мне такой в регистратуре дали.
— И что теперь? Нельзя было его расправить?
— Чем?! Я с собой утюг обычно не ношу.
— А вот смотри: написано — температура — тридцать шесть… и? Дальше непонятно. Пойди померь температуру и возвращайся.
— У меня температура — в норме. Клянусь!
— Так… А тут фамилию неясно написали. Иди, — сказал врач, — принеси другой листок, и я тебя проверю.
— Слушайте, я отсидела в очереди минут сорок. Можно как-нибудь обойтись вот этим?
— Я так не могу работать! Что за отношение?! Почему я должен копаться в твоих листочках? Принеси новый. И хватит спорить. Спорит она…
— За мной — еще пятнадцать старушек. В таком раскладе я тут до вечера проторчу.
— Ничего не хочу слышать. Я сказал, ты — сделала.
— Доктор, я вас прошу.
— Никаких. Меняй листок.
— Доктор, ну пожалуйста. Я тоже — доктор. Почти. Поймите меня как коллегу…
— Хрен с тобой. На желудок жалуешься?
Маленькое отступление. Вот идет обычная беседа между врачом и пациентом. Как бы ничего такого, да? Ничего из ряда вон выходящего. Будничный разговор. Кто недавно, допустим, простужался, наверняка вспомнит аналогичную ситуацию. Там — не проставлено, тут — не помечено, идите туда-то, берите то-то. Как будто доктору жизненно необходимо прицепиться к какой-нибудь мелочи. Не послал больного в другой кабинет — считай не выполнил свой медицинский долг. Нормальный врач начинает работать только тогда, когда больной умоляет. Это, что называется, must do[8]. Иначе врачом даже зваться стыдно… Продолжим.
— Нет. Не жалуюсь, — ответила я.
— Видишь хорошо?
— Да, но вы же — хирург.
— Тихо. Когда в последний раз была у лора?
— Не помню. Не было такой необходимости…
Доктору вдруг позвонили. Он встал, подошел к телефону советского образца цвета новорожденного младенца. Я услышала:
