— Серьезно. Выдадут небось какую-нибудь диабетную бабульку в волдырях. Готовься.
— Бабульки, — говорю, — это еще не самое страшное. Страшна Ольга Геннадиевна. Особенно в гневе.
— Это кто такая?
Наша новая преподавательница. Мне чуваки с пятого курса сказали, что с ней все жестко. Она, говорят, только родила, у нее еще идет такая, знаешь, злобность материнства.
— Окей, учту. Спасибо, что предупредила.
Мы вошли в здание. Фойе украшал гигантских размеров фонтан, облепленный бутафорскими булыжниками. Внутри суетились рыжие карпы какой-то редкой азиатской породы. Мимо них проплывали две безмятежные морские черепахи, похожие на большие комки водорослей.
Игорь посмотрел в воду и отметил:
— Они красивые. Но кусаются.
Затем он аккуратно развязал шнурки, опомнился, снял с головы пакет и поместил в него мокрые туфли. Мы накинули халаты и поспешили на второй этаж.
Занятия еще не начались. Наши сидели в больничной «гостиной», возле телевизора. Мимо таскались пациенты со штативами капельниц. Они поглядывали на нас со смятенным опасением. Короткое листал учебник, а остальные пялились в экран. Там показывали рекламу лапши быстрого приготовления.
— В эти коробочки одну химию суют, — сказала Уварова.
— Совать-то суют, а при пациентах я бы спрятала баночку колы куда-нибудь подальше.
Разумеется, эта реплика была адресована мне. Я убрала свой напиток в рюкзак.
— Действительно. Кать, ты права. Надо всех предупредить — пока тут ходят больные, нельзя бегать в курилку. Мы — доктора, должны олицетворять здоровый образ жизни.
Морозова обратилась к Лене:
— Слыхала? Курить нельзя. — Она закинула ногу на соседнее кресло, развернулась. — А что, по- вашему, можно?
— Девочки, — вмешалась Катя, — нам необходимо показать пациентам, что доктора следят за своим здоровьем. Мы что, сапожники без сапог?
— Лаврентьева, замолкни, — грозно буркнула Воронцова. Катя мигом вернулась к просмотру рекламы.
Вдруг явилась Геннадиевна.
— Та-ак, вы что тут расселись? А ну быстро в холл!
Это была молодая ухоженная женщина. Ее прическа состояла из натуральных завитков русого цвета с зеленоватым отливом. Кожа тоже была оливковой — как после томительных часов в солярии. Пухлые губы (о натуральности которых долго спорили Цыбина с Уваровой) косметически мерцали. Собственно, именно поэтому ее и прозвали Жабой.
Во время первого урока мне кто-то позвонил. Я подняла руку, чтобы отпроситься.
— Иди.
Через двадцать минут позвонил мой тогдашний Алекс, решив, что еще не успел высказать все, что обо мне думает. Накануне мы поругались, потому что он нарисовал на кухонных обоях гигантского краба.
— Можно выйти?
— Куда?
— Это… в туалет.
Жаба подмигнула:
— Ты — это самое?
— Что?
— Кого-то ждешь?
— В каком смысле?
— Ждешь пополнения?
Короче, Жаба была не злой. Она оказалась глупой. Я думаю, это — гормональное. После беременности такое частенько случается.
Занимались мы прямо в холле, напротив большого фонтана, потому что нам было негде больше разместиться. Жаба всегда немного опаздывала, появлялась через тридцать минут после начала занятий, благоухая хорошими духами и детским кремом. На шее у нее висел «роллс-ройс» среди стетоскопов — прозрачный новомодный «Литманн». Эта компания выпускает самые дорогие инструменты для медицинского прослушивания. Один из их стетоскопов даже можно подключить к компьютеру. Наши говорят — стетоскоп вместо тебя Может поставить диагноз…
Сначала занимались мы так: Жаба приносила магнитофон с записью легочных шумов. Именно эти звуки мы должны услышать у больных. Мы внимательно вслушивались в каждый скрип и хрип, потом отвечали: что за патология или какую именно точку мы сейчас прослушали. Затем занялись пальпацией и простукиванием. Тут у меня была одна беда — я четко знала, какое должно быть чередование движений пальцев, но всегда путала правую и левую стороны на живом человеке. Подхожу, например, к одному добровольцу из наших и пытаюсь слева найти у него печень. Жаба не скрывала своего раздражения:
— Форель, это же ошибка на уровне… на уровне… на уровне идиотии!
Потом мы стали ходить к больным. Те, конечно, бывали приятно удивлены, когда в их крохотной палате вдруг оказывалось человек пятнадцать студентов. Некоторые сразу натягивали на себя одеяло и притворялись, что их здесь нет. Однажды я спросила у Жабы:
— А вы их предупреждаете, что мы явимся?
Жаба ответила:
— Да какая разница? Им все и так ясно. Вы же приходите как обычные доктора…
Она частенько делала нам выговоры. Жвачку — выплюнуть, ботинки — почистить, халат — погладить. Особенно доставалось Саяне.
— Этот твой бирюзовый маникюр — как вообще понять? Ты что, не видишь, что больные пугаются?
Как будто бы ее накладные ногти и ресницы больных, наоборот, располагают к себе и внушают доверие!
Студентка смотрела на нее исподлобья и прятала руки.
Стоило Саяне появиться, и Жаба немедленно на нее набрасывалась:
— Иди пригладь волосы.
— Зашнуруй кроссовки.
— Убери эту цепочку в портфель.
— Сотри с лица, наконец, эту дебильную улыбку!
Кстати говоря, Саяна под конец прервала это череду неоправданных придирок, придумав гениальную вещь. Сама она принадлежала к одному из северных народов. Родилась в Якутии, причем бабушка у нее была из Узбекистана, а тетя — из Улан-Удэ. Внешне Саяна больше всего походила на эскимоску, особенно когда зимой натягивала свой меховой капюшон. У нее была крупная симпатичная мордашка, небольшой рост, усеянная веснушками переносица. Преподаватели ее недолюбливали. Все-таки Саяна была творческим человеком, очень необычным как внешне, так и внутренне. Таскалась с папкой для рисования огромных размеров, из ее карманов торчали какие-то странные длинные ленточки… Непохожесть на общую массу вообще отпугивала наших ханжей.
Рубильников возмущался:
— Ты напоминаешь ходячую катастрофу…
Полянский замечал:
— Саяна у нас — типичный пгимег тгудного подгостка.
У Толпыгиной сердито топорщились усы, и она выкрикивала:
— Девочка! Тебе только оленей в таком виде гонять!
Сама Саяна проживала в студенческом общежитии.
Я часто гостила в ее комнате. Однажды с севера прибыла Саянина мама; у нее из-под мышки торчала огромных размеров рыба, завернутая в газетку. Оказалось — это какая-то редкая рыба, деликатес. Она
