— Да ладно. Флаг ему в руки и ветра в парус, — резюмирует Фарзет. — Окей, мы пошли…
…За окном — минус двадцать. Шея мерзнет, а коленки — горят. Сижу на подоконнике, подо мной — батарея, я вникаю в учебник. Немного нервничаю. Боюсь. Мне предстоит сдавать анатомию заведующему кафедрой, Андрею Григорьевичу Висницкому. Висницкий не терпит две вещи: свою работу и студентов. Бывший военный хирург, он агрессивен, суров и груб. Но больше всего — несчастен. Профессор будто бы мстит студентам за то, что обстоятельства вынудили его покинуть армию. Как человек неглупый и целеустремленный, Висницкий быстро сделал карьеру в науке, однако однообразие дней, вялые лекции и плохо проветриваемые кабинеты угасили его пыл. Андрей Григорьевич подходил к тому возрастному рубежу, когда стремлений становится все меньше, а потолок кажется все ниже, как будто еще чуть-чуть, и ты заденешь его головой. У него стройный торс, военная выправка, жилистые руки. Лицо исчиркано мужественными морщинами, глаза розовые и водянистые. На верхней губе — узкий шрам. Большинство студентов испытывают к заведующему кафедрой анатомии сложную смесь чувств, состоящую из презрения, восторга и жалости. Висницкий — очень мрачный человек. Однако есть у нас персонажи и поярче. Но о них — потом.
Вхожу в кабинет. Чувствую, какие у меня влажные ладошки. Перед Андреем Григорьевичем довольно высокая кипа бумаг; он с шелестом перебирает их, размашисто ставит подписи.
— Эй ты, я занят.
— Но вы же…
— Выйди вон из кабинета, предварительно застегнув халат.
— Слушаюсь. — Я перебираю пальцами пуговицы. Все вроде на своих местах.
— Давай ступай.
— Андрей Григорьевич, будьте любезны, оторвитесь всего на несколько минут. Иначе меня отчислят…
— Ты что думаешь, это — мои проблемы? Чаще надо было ходить!
— Да я ходила, ходила. Просто не успела к зачету.
— Не люблю ругаться матом…
— Ну ладно, я пойду.
— И не смей больше приходить без пропуска! И вообще договариваться надо.
— Так вы же мне сами назначили.
— Так, не мешай. Сколько долей у печени?
— Три.
— Три-и?! Иди отсюда на фиг, пока я не разозлился.
На самом деле у печени действительно три доли. Но Висницкий не в духе, в общем-то, как и всегда. Анатомию мне не поставили. Придется тащиться еще и завтра…
Я приземляюсь на лавочку напротив закрытой двери. Чуть левее — плакат с фотографией студента, проводящего мокрой шваброй по стене, дальше чернеет надпись: «Стены — кафельное лицо кабинета». Ниже — приписка красным маркером: «А пол — что? Кафельный зад?» Захлопнув учебник, я понимаю — пора двигать домой.
Кафедра анатомии находится почти за городом. Раньше университету принадлежал дореволюционный особняк на одной из центральных улиц, и теоретические занятия проходили там. Однако Лаптев, тогдашний управляющий хозяйственными делами, продал дворец науки за гроши, присвоив себе неплохие проценты. С тех пор занятия проводятся этажом выше морга. На семинары приходится ездить в разные анатомические образования. «Анатомическим образованием» мы называем задницу. Так звучит культурней. Например:
— Ну что, как идет учеба?
— Она сейчас находится у меня в одном анатомическом образовании.
Или:
— В деканате просили тебе передать, чтобы ты шел в определенное анатомическое образование.
Тогда, сидя на лавочке, я думала: вот оно, анатомическое образование — как есть. С позиции сегодняшнего дня это студенческое упругое анатомическое образование кажется мне мелким и не стоящим внимания. Мятежные юношеские проблемы — усмехнуться, умилиться и забыть.
Но это сейчас, а тогда, пять лет назад, мне казалось, что кругом — тьма непроглядная. Я устала, выжата, потеряна, меня то и дело охватывает злоба и ощущение собственной беспомощности. Разговаривать — бесполезно. Играть по правилам — тем более. Выучивать, зубрить, выписывать формулы… как будто я этого не делаю. Я выбиваюсь из сил, но мои действия не дают никаких результатов и ни на что не влияют. Здесь все как-то иначе. Здесь нет правил, хотя есть твердый закон.
Нет идеологии, да ее и искать не приходится. Клятву Гиппократа, видать, писали для кого-то другого. Здесь отсутствует даже наука… О чем говорить, если в наших учебниках вскользь упоминают Хрущева — такие древние! Еще совсем недавно мне казалось — поступлю в мед, и все будет совсем иначе. Ведь говорят… Говорят — Медицинский университет — как престижно!
…С тех пор прошло несколько лет. С моего балкона виден зоопарк. Едва ощутимый сквозняк прогуливается по светлой квартире. Я прикрываю дверь.
Мне нравится вид из окна. Нравится светлая квартира. Нравится моя работа. Мне приятно вставать по утрам. До этого я совершила много всяких глупостей. Если в общих чертах, я взрослела, искала себя; если конкретизировать, происходило вот что: я не поступила в творческий институт и пошла служить в армию, а после этого — бездельничала. Затем пришлось выбирать себе ремесло.
Раньше я ставила себе всевозможные цели, бесконечно пыталась чего-то добиться, достичь, взять с бою… В результате оказалось, что я сражалась с эфемерной тенью. Спокойствие было совсем близко, стоило лишь протянуть руку. Неожиданно для себя я узнала — секрет в том, чтобы просто заниматься тем, что действительно нравится. Как я не додумалась до этого пять лет назад?..
Вечер. У меня еще два часа свободного времени, но надо торопиться, чтобы как можно больше успеть. Дел немного, они важные, но короткие. Им необходимо уделить внимание, не браться за них лишь бы как. Приятно иметь дела. Приятно заниматься тем, что нравится делать. Я — журналист. Пишу статьи о том, что мне и самой интересно. Задаю бесконечные вопросы, а потом иду и ищу на них бесконечные ответы. Смысл есть.
Мне кажется, нас учат чему-то не тому. Говорят, что надо работать не жалея себя, поставить себе цели и идти к ним, словно штурмуя горные вершины. Что ради того, чтоб из тебя вышел толк, ты должен полностью истаскаться, затереться, устать. Что профессией надо овладеть. Что работа — это монотонное занятие, приводящее тебя к мастерству. Мастерство — это… хорошая точка опоры, не отвлекающая тебя от блаженства. Или как-то так. А счастье — просто достаточно широко распространенный среди народов мира миф. Можно подумать, что человеческая жизнь сродни биатлону. Там — выстрелил, тут — прокатился, здесь — пробежался… и… все. Пора и честь знать. И ты достойно уходишь — с наградами на груди, пусть даже большая часть этих медалей напоминает копеечную бижутерию и звенит как стекляшка. Главное — на твоей усталой шее непременно что-то висит.
У меня все сложилось немного по-другому. Может, лучше просто расслабиться, а? Просто быть? Перестать бесконечно строить планы?.. Точно, вспомнила. Пора звонить Короткову.
— Дашк, это ты?
— С днем рождения!
— Ни хрена себе! Ты помнишь! Ого!
— А то как же. Чем занимаешься? Как жизнь?
— Жизнь — хорошо… — говорит Коротков, покашливая. — Но я завалил сегодня экзамен.
— Это удивительно, — отвечаю я. Леша Коротков слыл отличником-перфекционистом.
— А кроме этого?
— Подработку нашел. Перевожу медицинские тексты.
— Круто.
Прошу заметить, что этими переводами он занялся по моей старой наводке. Раньше подобным образом я подхалтуривала сама.
— А что с тобой? У нас Уварова беременная ходит, a Сашка Морозова родила. Ты что по жизни планируешь?
