Короче, я, как обычно, не сдала вовремя зачет. В любимой, близкой и хорошо знакомой компании Игнатьева, Власова и Саяны я поплелась на пересдачу.
Первым пришел Вова. Лицо его было тусклым, как утренние тени. Я устроилась в предбаннике, на единственном кресле, оставленном охранником для собственных перекуров.
— Двигай.
Он достал учебник, раскрыл его, перебрал закладки, создавая видимость труда. Я смотрела в окно и отпивала кофе из коричневого пластмассового стаканчика.
Дорогие хоромы на фоне осеннего восхода смотрелись достаточно пресно. Выкрашенные в ярко- желтый здания напоминали альбомный лист, на который падали акварельные тени неухоженных деревьев. В этом пышном пейзаже была какая-то недосказанность, какая-то своеобразная загадка. Вот с фасада покрасили, а сзади — забыли. На асфальте в нескольких местах образовались громадные пятна масляной краски. Они чередовались с округлыми подстриженными кустами, которые, судя по всему, просто забыли полить. Везде на пестром фоне выдранных с корнями трав желтели кучки опавших листьев. Такую громадную территорию сложно содержать в порядке, за ней нелегко уследить… необходим кропотливый и любовный человеческий труд…
Через прозрачные стекла было видно, как спешат домой сонные медсестры. Небольшими компаниями они направлялись к железным воротам. Их яркие пальто и высокие сапоги на каблуках выделялись на сером фоне раннего больничного утра. Вова прикрыл учебник, заложив его пальцем на главе «Пищеварительная система».
— А ты слышала насчет отчисления?
— Слышала, — ответила я. — Будут теперь отчислять не за три, а за одну задолженность.
— Да уж, несладко…
— Вот-вот. Я, честно говоря, не очень-то переживаю. Все-таки чему быть, того не миновать. Мы с тобой — хорошие, правильные двоечники.
После этих слов додумалось: «Нам пора пожинать плоды собственного безделья…»
— Мне, к сожалению, беспокоиться не о чем.
— Это как? У тебя пат-физ еще висит плюс анатомия с прошлого года. И, кстати, почему «к сожалению»?
Власов отвернулся, достал сигарету, закурил.
— Да не к радости это… явно не к радости…
— Что «это»?
— Все тебе вынь да положь. Хотя и так уже давно все знают…
— Ладно, Вов, не хочешь — не говори. Дело хозяйское. Я без твоих секретов как-нибудь перебьюсь.
Он отвел глаза, смутился…
— Да с Ревой, с этой… я, как говорится, занимаюсь альфонсством…
— Да ладно! А ее не посадят? Это же фактически растление…
— Не волнуйся. Не посадят. И прекрати ржать. Все, замяли…
— Окей. Рот на замок.
— В конце концов, она человек хороший.
— В принципе, по молодости, я думаю, она была очень даже ничего.
— Ничего, ничего. Все, ни слова.
— Ясно.
Мне очень хотелось спросить одну вещь, и я не удержалась:
— А как же Морозова?
— Я послал эту дуру. Она привалила ко мне пьяная… ладно, не хочу об этом. Давай повторим материал. Сначала делается флюктуация…
Я пришла к Жабе. На ее ухоженном лице образовались темные припухлости. Ярко светился слой грима под глазами, который должен был маскировать синяки.
— Форель, отвечай быстро. У меня было ночное дежурство. Мне к ребенку надо. Как мы делаем флюктуацию?..
Я начала отвечать, а Жаба тем временем достала свой мобильный телефон и стала быстро набирать сообщения. Пока я не закончила, она не удостоила меня даже взглядом, а потом спросила:
— Слушай, а у тебя есть хоть одна близкая подруга?
— Пожалуй.
— А что бы ты сделала, если, скажем… она попросила у тебя об одолжении, несоизмеримом с твоими силами и возможностями?
— Ну, наверное, я попыталась бы ей помочь.
Жаба снова уткнулась в свой мобильный телефон и, набирая CMC, произнесла:
— Мне кажется, ты девочка неплохая. Только у тебя нет совести. Я давно хотела с тобой поговорить про оценки. Жаль будет, если тебя отчислят.
— А мне в последнее время совсем даже не жаль…
Ольга Геннадиевна наконец оторвалась от телефона и внимательно посмотрела на меня. Ее губы были сжаты, а глаза, и без того круглые и не слишком умные, расширились, превратив лицо в огромный знак вопроса.
— Как? С утра мне такие новости совсем ни к чему. Ты что, больше не хочешь быть доктором?
— Да сложно это все. Много ответственности.
— Всем надо привыкать к ответственности. Кто-то же должен лечить людей? Кто-то же должен спасать, помогать, вытаскивать с того света?
— Но это делается так грубо, так неряшливо… Вы понимаете?
Тут я одумалась. Зачем мне это рассказывать? Если человек способен ворваться ради игры в палату больного, то суть моих мыслей ему точно не уловить. Я попыталась перефразировать:
— Мне кажется, больным нужен более гуманный подход. Им надо говорить правду, сочувствовать…
— Правду? Знаешь что, я с тобой посоветоваться хочу.
— Давайте.
— Подруга у меня сейчас лежит в Британии. Попалась ей собственная медицинская карта. Там написано: «Маркеры в анализе». И вот, значит, шлет она мне СМС-ку: «Олька, маркеры — это как понять?..» В общем, не знаю я, что ей отвечать…
Онко-маркеры — признаки рака. Их появление в крови свидетельствует о болезни.
Я долго думала, помолчала с минуту.
— И я не знаю.
— Видишь… а ты говоришь… Ладно, приходи завтра в девять. Сейчас, если честно, нет сил…
Анатомия
Весной случилось нечто невероятное. События развивались динамично, даже стремительно. Мы не успевали приходить в себя. Словно подснежник, из-под желтоватой жижи пробилась рука. Здание окружили. За окнами мелькали синие вспышки мигалок…
…Моисей Моисеевич Полянский вел у нас анатомию. У него была типичная еврейская наружность, с бородкой и животом. Он характерно картавил. Носил на шее сотовый телефон. На шнурке от мобильного зеленели рисованные листья конопли, но Моисею Моисеевичу эта флора была незнакома.
Итак, в первый раз мы были поражены. Попав к нему на семинар, все с трудом сдерживали хохот. Полянский монотонно читал лекцию, и вдруг: «Мы с вами произошли не от Адама и Евы, как говорят хитрые
