На танцполе кружились две немолодые дамы, одетые в полупрозрачные короткие платья. Подбираясь к ним, не попадая в такт, двигался субъект мужского пола в расстегнутой до пупа рубашке. На соседнем от них диване, поглаживая друг друга по коленям, ворковали двое молодых парней в приталенных майках.
– Ну, так… девиантно, – откликнулась Мари.
Подошла Дениза и, ласково положив руку на плечо Чучо, спросила:
– Что вам принести? Тебе, как всегда, а даме шампанское?
– Мне текилу, месье – виски, даме – ром, – сказал Чучо.
– Мохито, – поправила его Мари.
– Даме – ром с колой. Кола отдельно, – он обернулся к Мари. – Первый напиток – мой, ладно?
Мари пожала плечами.
– Благодарю… Так чем я могу быть вам полезен?
– Танго, Чучо, – ответил Грег. – Мы собираемся сделать альбом по Парижу. И выбираем темы. Одна из них – танго. Покажи нам танго в Париже.
Некоторое время Чучо молчал. Потом сказал:
– Смотрите… Умеющий видеть да увидит. Хотя бы и здесь… А остальным показывать без толку. Что для вас танго?
– Это экзамен? – спросил Грег.
– Это вопрос.
– Ок. Первые три слова, приходящие на ум… Загадка. Париж. Страсть.
– Общие слова. Клише. А для вас?
– Для меня… – Мари задумалась. – Мне всегда казалось, что это очень трудный танец. У него очень сложная техника.
– Серьезно? А я думал, в танго есть только три шага – вперед, назад и в сторону. Все остальное – излишество. Впрочем, других направлений движения и в жизни нет, согласитесь. Или вы знаете другие?
– Знаю, – коротко ответил Грег. – Вверх.
Чучо внимательно взглянул на него и кивнул, соглашаясь:
– Принимается. Ты не безнадежен. Что еще?
– Танго – традиционный латиноамериканский танец, – улыбнувшись, с видом прилежной школьницы продолжала Мари.
– Ох… – вздохнул Чучо. – Танго – музыка бездомных, застрявших между континентами и веками. Эмигрантов из Европы, приезжавших в Аргентину в поисках заработка. Родной язык танго– лунфардо. Знаете, что это?
Мари отрицательно покачала головой.
– Бандитский жаргон Буэнос-Айреса. Смесь итальянского, испанского и французского. Эмигранты, в основном молодые мужчины, приезжали без семей. Конечно, искали общества женщин. Спрос, как обычно, рождает предложение. В данном случае – проституцию. Все сюжеты танго – в этом. Трагедия женщины, вынужденной продавать себя… Ее гордость, уход от мужчины. Его страсть и ревность. И ностальгия… Я поэтому и привел вас сюда. Танца здесь нет, но есть почти все, из чего он состоит.
Принесли напитки. Чучо взял с блюдца кусочек лимона и, опять повернувшись к Мари, спросил:
– Вы позволите?
Не очень понимая, о чем он спрашивает, она кивнула. Индеец поднес руку к ее обнаженному плечу и, сжав пальцы, выдавил на него несколько капель сока. Она вздрогнула от неожиданности. Чучо, как ни в чем ни бывало, поднял стоявшую на столе солонку и высыпал на влажную кожу несколько белых песчинок. Потом поднял рюмку с текилой, посмотрел в глаза Мари и, сказав «за вас», осушил ее. И сразу, наклонившись, прикоснулся губами к ее плечу и провел по нему языком.
Очевидно не зная, как реагировать, она взяла стакан с ромом и, не добавляя в него колы, сделала большой глоток.
Чучо улыбнулся и, отведя взгляд от Мари, спросил Грега:
– А ты не пьешь?
– Хм… пью. Здоровье пингвинов!
Это был бурбон. Но пить можно было. А вот чувство было странное. Хотя, скорее, позитивное. Вот же непредсказуемый индеец. Но, нужно признать, каждый раз – интересный.
– На чем мы остановились? – спросил Чучо.
– Ты описывал Мари тяготы эмигрантской жизни.
– Да? Ну, хорошо… В Европе танго появилось сто лет назад, и в Париже им заболели все. А в Германии кайзер запретил его танцевать, сочтя безнравственным. И то и другое – очень правильные реакции. Потому что острые. В танго есть и страсть, и трагедия, и ненависть. Только не равнодушие. Ты испытываешь сильное чувство – именно в этот момент и в этом месте, и тогда танцуешь. Не испытываешь – не получится. Даже вальс можно танцевать механически, думая о чем-то постороннем. Танго – нельзя. Его невозможно разучить, выучить… Он слишком чувственный, слишком личный… И никогда не повторяется дважды. Замечали – даже если одновременно танцует много людей, они никогда не двигаются синхронно. Сколько бы ни было вокруг народа, танцуют двое – и каждая пара по-своему… Если, конечно, это не занятия в школе домохозяек. Жажду я утолил, о танго рассказал. Что-нибудь еще?
Субъект на танцполе по сложной траектории добрался до танцующих дам, и теперь они исполняли сложное трио, напоминающее невообразимое сиртаки флиртующих динозавров. Пара парней на соседнем диване теперь сидела совершенно неподвижно, нежно прижавшись друг к другу плечами и прикрыв глаза.
– Преамбула хорошая. Хотя на танец все же лучше смотреть. Иначе напоминает заочное обучению прыжкам с трамплина, – ответила Мари.
– Так и есть, – согласился Чучо. – А танец лучше не смотреть, а танцевать. Пойдемте.
– Куда теперь?
– Ну, в преисподней отметились, – ответил Чучо, карабкаясь по лестнице к выходу. – Пора и вознестись.
У него были легендарные «Две лошади» – древний горбатый «Ситроен», конечно, черного цвета. Он, однако, как новенький, блестел лакированными боками, а внутри был отделан черной кожей с красными вставками. Мари села сзади, а Грег – рядом с водителем. Чучо взялся за маленький спортивный руль, завел двигатель и рванул с места. Стало ясно, что под капотом автомобиля скрывается несравненно большее число лошадей, чем когда-то это было задумано конструкторами.
Вырулив на набережную, машина пересекла Сену и выскочила на Сен-Миш. Чучо молчал, и задавать дежурные вопросы не хотелось. Впереди показалась черная башня Монпарнаса, но машина свернула на длинную однообразную улицу Шерш-Миди. Улица Шершня… Или, если в два слова – «Ищи полдень» . Хорошее название для компании, приезжающей сюда в полночь в поисках невесть чего…
Чучо на ходу разглядел свободное место между припаркованными машинами и, почти не сбавляя скорости, виртуозно вписался между ними.
– Приехали. Лифт обычно не работает, нужно будет забираться пешком.
Подойдя к ближайшему дому, он нажал на одну из кнопок рядом с дверью и, когда в динамиках раздался женский голос, произнес что-то на испанском.
Дверь открылась, они прошли через небольшое фойе к лестнице, и по ней – четырьмя этажами выше. На лестничную площадку выходило несколько дверей, одна из которых была приоткрыта, и из нее доносились приглушенные звуки аккордеона. В проеме стояла темноволосая стройная девушка.
– Hola, nene, – сказала она, обращаясь к Чучо. – Que tal?
– Come siempre, guapa. Я с друзьями. Они не шумные. Пустишь?
– Если станцуешь, – улыбнулась она.
– Это шантаж, Сабин. Кто у нас сегодня?
– Ришар. Разве не слышишь?
– Удачно. Займись моими приятелями, я поднимусь к нему на минуту.
Чучо исчез, а Сабин предложила оставить на вешалке верхнюю одежду.
