сын. А потом она умерла. Я уехал из Ленинграда. Меня давно звал сюда Аверин, мы с ним были вместе на фронте. Сынишка остался у Наташи, Анютиной сестры. А я переехал в Москву, и дали мне комнату в Тониной квартире. Она быстро поняла, что мне плохо и тошно, очень прямо обо всем расспросила и стала меня лечить: 'Если вам плохо — работайте. Нельзя ждать, чтоб крыша свалилась на голову'. — 'Мне уже свалилась', — отвечаю. А она опять: 'Нельзя глохнуть, если несчастье. Умирай, погибай, а душа пускай будет жива'. Спрашиваю: 'Откуда это у вас, Тоня?' Л она говорит: 'Это мне сказала Саша, наша патронажная сестра. У меня муж погиб, я хотела умереть, но живу ведь?' — 'Так ведь и я живу'. — 'Нет, — говорит, — мы не живете, вы оглохли. Вам все стало все равно. Саша говорит: это самое худшее, если становится все равно. А главное, надо, чтоб душа была живая'.
— Неужели я говорила такие умные слова?
— Говорили. И все, что вы говорили, Тоня обрушивала на меня. Между прочим, я всегда удивлялся: почему люди утешают друг друга чужой бедой? Почему думают, что, если сказать — вот и у меня несчастье и еще там и там горе, от этого ваше горе станет легче? Потом заболела наша квартирная бабушка. Зашел я вечером к ней, чтоб посмотреть, прописать лекарство. А она говорит: 'Не надо, была Саша, все сделала'. — 'Так она же, — говорю, — патронажная сестра, а не доктор'. А бабка мне: 'Да она лучше всех докторов'.
— По-моему, это все не про меня, — сказала Саша. — Какой-то рождественский рассказ.
Да, как в хрестоматии.
— И вы оценили меня за мои хрестоматийные поступки?
— Вот тут-то и закавыка, Саша. Я вас терпеть не мог. Я думал: ну, что она все время лезет не в свое дело, проповедует, поучает, пропагандирует. Я этого смерть как не люблю.
Занималась бы своим делом, что ли. Ведь она патронажная сестра, а не Франциск Ассизский. И вот прихожу раз домой и вижу: во дворе ребята собрались и галдят. 'Что, — спрашиваю, — у вас такое?' Они отвечают: 'Патронажная сестра дала Гошке по морде'. — 'Какая патронажная сестра?' — 'Ну, та, которая из детской консультации ходит к Юрке Киселеву'. — 'За что?' — спрашиваю. И выясняется, что Гошка дразнил малыша, кричал ему: 'Полтинник, полтинник!' Так, кажется, дразнят безотцовских? А вы подошли и дали тому самому Гошке по физиономии. Было дело?
— Было.
— Ну, а тут как раз ушла из нашего отделения сестра, перебралась в другую больницу, поближе к дому. И я попросил у Аверина разрешения самому подыскать ей замену. Он сказал: 'Ну что ж, ищи, найди хорошую, добросовестную'. А я решил — шут с ними, с добросовестными. С меня довольно Прохоровой. Рискну, позову эту самую Сашу, которую не знаю и даже никогда не видел. Вдруг повезет? После операции человека надо беречь, как… как хрустальную вазу, что ли… Ему надо сказать — 'дорогой'. Или там — 'голубчик', или еще какое-нибудь петушиное слово. Доктору — не обязательно. А сестре, которая выхаживает, — непременно.
— Значит, пока я выхаживала Юру и бабушку, вы меня терпеть не могли, а когда съездила человека по физиономии, вы меня оценили и поняли, что я умею говорить петушиные слова?
— Да. Вот так оно и было. Но сегодня вы меня огорчили. Вы чересчур глазастая. Вам совершенно незачем было понимать, что больная из седьмой палаты кого-то мне напомнила. Больные никого не должны доктору напоминать. Больной — он больной и есть. И все. Давайте все-таки пойдем в метро. Ну, промочили ноги? Я же говорил!
В третьей палате шесть женщин. В самом углу у окна огромная, толстая, та самая, что говорила про Валиного несостоявшегося жениха 'орел'. Саша любит угадывать, чем занимается больной за стенами больницы.
Повариха? — думала она про толстую женщину. Или просто домашняя хозяйка?.. Оказалось, работает в тире — не вахтершей, не кассиршей — инструктор стрелкового спорта: не глядя попадает в яблочко! Вот и угадай тут!
Инструктора зовут Полина Васильевна. Она озабочена Валиной историей и в разговоре все время возвращается к ней.
— Выйти замуж — это не штука, — говорит она. — Вопрос — как выйти? Это, может, счастье, что Валин ухажер, уехал в Тбилиси и нашу Валечку освободил. Вот послушайте, и квартире у нас живет девушка, молодая совсем. И выходила она замуж три раза. Погодите осуждать. Девушка хорошая, и родители у нее с высоким образованием. Вышла в первый раз — муж оказался хулиган. Пьет и хулиганит. Ну, наша девушка не растерялась — вышла второй раз. Он — с виду культурный, из себя — стройный, вроде Валиного, не хуже.
— Орел? — спрашивает Лара, больная, которая лежит напротив Полины Васильевны. Ей под тридцать, у нее зеленые глаза, легкие, светлые волосы. Она такая красивая, что на нее приходят поглядеть из соседних палат.
— Орел, — соглашается Полина Васильевна. — Утром на работу ходит, порядок — оказалось, бандит. Самый натуральный бандит, шайка в восемнадцать человек. С виду ни за что не поверишь. Если с ним вращаться, ну вот, как я сейчас с вами вращаюсь, ни за что не поверишь: отвечает культурно, смотрит вежливо. Ну, взяли его, как полагается, раз бандит. И вышла наша девушка в третий раз. Вот поглядим, как будет…
— А мои мужья все были моряки, — говорит Дара.
— Гм… Сколько ж их у тебя было? — спрашивает Полина Васильевна.
— Сколько б ни было — все мои! — смеется Лара. — Последнего от жены увела!
У самых дверей кровать Тани Ильиной. Ей завтра выписываться. Она сидит на кровати, обхватив руками колени, и пристально, не мигая, смотрит на Лару.
— Я женатых не признаю, — говорит она. — Ну, там потанцевать или побеседовать — пожалуйста. Но чтоб в
Женатого влюбиться, этого я не признаю. И сильно осуждаю.
— И осуждай на здоровье! — весело отвечает Лара, блеснув зеленым взглядом. — Женатые сами любят отвлечься.
— Я читала: был такой француз — Берлиоз. Он музыку сочинял… — нараспев говорит Таня.
— Композитор, — откликается Лара. — Думаешь, если я в институте не училась, так не знаю, как называется, если музыку сочиняет… Десять классов кончила. И радио слушаю с утра до ночи. Так что он, твой композитор?
— Ему было двенадцать лет. А он влюбился в девушку восемнадцати. Потом он пятьдесят лет ее не видел. Пятьдесят! А когда увидел, все равно любил по-прежнему. Она стала старая, на лице морщины, голова — белая. А он все равно любил ее…
— Любил! Детей вместе не растили, пеленок не стирали, поругаться ни разу не успели! Свекровь или там теща их не ссорили… Вот и любил. И ничего удивительного. Так каждый сумеет. Композитор! Он что же, так и не женился, твой Берлиоз?
— Женился, — вздохнув, ответила Таня.
— И что? Жену-то любил?
— Любил… Но потом развелся.
Лара смеется, потом взбивает подушку, натягивает одеяло до подбородка и говорит:
— Посплю-ка я. Скоротаю время. — И чуть погодя уже спросонок насмешливо добавляет:
— Музыку сочинял…
— Замечали вы, какие глазищи у этой, ну, у Лары, из третьей палаты? — спрашивает студент-медик Коля Великанов доктора Королева.
— Заметил, — отвечает Дмитрий Иванович.
— Никогда не видел глаз красивее! — говорит Коля.
— А я видел, — отвечает Дмитрий Иванович. — Вот у Ирины Игнатьевны из седьмой палаты, например.
— Ну какое же сравнение! — восклицает Коля. — У Лары прямо-таки зеленые озера, а не глаза.
— У Лары глаза для красоты. У Ирины Игнатьевны — глаза, чтоб видеть, — спокойно говорит Дмитрий Иванович.
И
