Девочка, догнав ее. — Это очень хорошо! А за дочку не беспокойтесь, она будет моя. У всех больших воспитанников есть свой маленький. Я возьму вашу дочку. Я буду так заботиться, ну, вы даже не представляете. Приведите ее к нам, вы сами увидите… Я буду писать вам на фронт через день! Нет, каждый день, вот увидите! Вы откуда — из Москвы? А я из Ленинграда. Я жила на Загородном проспекте. Вы приведете свою дочку? Меня зовут Кира, у нас в доме только одна Кира, Галь у нас четыре, Оль — шесть, а Кира одна.
Спасибо! Сказала Саша. — Большое тебе спасибо! И на другой день пришла с Аней.
Кира бережно взяла Аню за руку и осторожно, даже как-то торжественно ступая, повела к детям. Аня обернулась, Саша помахала ей, и дверь за девочками закрылась.
Вечером, придя за Аней, Саша сразу попала в какую-то веселую суету: ребята играли в жмурки, Аня бегала вместе со всеми и громко кричала:
— А ну поймай, поймай!
Ей весело, — подумала Саша. — Ну, слава Богу! И вдруг Аня ее увидела. Она не сказала: 'Мама!' Она не кинулась к ней. Она крикнула:
— Где мое пальто?! Где мое пальто? — лихорадочно повторяла она. — Мама, скорее! — Дрожащими рукам ни на кого не глядя, она застегивала пуговицы своего короткого пальтишка.
— Анюта, да что с тобой, скажи ребятам 'до свиданья'!
— До свиданья! — сказала Анюта, не поднимая глаз. Дети молча столпились вокруг. Кира наклонилась к Ане
И поцеловала ее.
— Ты придешь к нам еще? — спросила она. Аня потянула мать к дверям.
— Тебе не понравилось у детей? — спросила Саша на улице.
— Понравилось. Нам давали суп рисовый, кашу рисовую и кисель. Сладкий.
— А Кира тебе понравилась?
— Понравилась. Она пела мне песни, и читала книжки, и дала мне ягоду — вот! — Аня разжала кулак: на ладони лежал сморщенный липкий урюк.
— Весело тебе было?
— С тобой веселее. — Аня крепко сжала Сашину руку.
— Хочешь, завтра опять придем сюда?
— Я хочу с тобой.
— Но ведь с детьми веселее, правда?
— Мне с тобой веселее.
— Но ведь меня целый день нету дома!
— А вечером ты приходишь.
— А кисель? — тихо спросила Саша. Аня ничего не ответила.
…Ночью Аня проснулась с плачем.
— Что с тобой? Ты испугалась? — спрашивала Саша, утирая мокрые Анины щеки. — Ну расскажи, что тебе снилось?
— Мне снилось… что ты меня отдала… Я не хочу… Я не хочу киселя.
Никуда я ее не отдам, — с отчаянием подумала Саша, — не смогу… Эх, я…
Скоро Саша променяла или продала на рынке все, что можно было. У них осталось одно полотенце, две простыни и две наволочки и то платье, которое было на Саше. По ночам Саша записывала в тетрадь, которую привезла из дому:
'Ночью Аня проснулась и спросила:
— Мама, а правда, я в Москве брала сахара, сколько хотела? И белого хлеба тоже?
Вчера хозяйка жарила пирожки. Аня долго молчала. А потом вдруг сказала, задумчиво так:
— Что она там делает?
— Пирожки жарит.
Аня еще помолчала. И потом:
— А наша бабушка тоже умеет пирожки? Я ей ответила:
— Наша бабушка все умеет.
— Мама, расскажи про пирожки.
Мне сильно не хотелось рассказывать про пирожки, и Аня принялась рассказывать сама:
— Жила-была девочка. У нее была бабушка. Она испекла пирожок. Большой-пребольшой. Он был с капустой. А сверху его посыпали сахаром. Девочка ела, ела. Дала своей маме. И Юре. И Сереже. И Дружку. Девочка была добрая. Не жадная. Она и правда не жадная. Она ничего не хочет есть без меня и без Дружка.
В Москве осадное положение, а я здесь, Калуга у немцев. Моя Калуга. Бои о районе Наро-Фоминска. А я здесь. Доктор Шевелева отдала своего сына в детский дом, а сама ушла на фронт. Я смотрю на Аню и понимаю: никуда я отдать ее не смогу. С мамой бы оставила, а с чужими — не могу. Но до чего же мне надо быть там, далеко отсюда…
Башмаки Ане стали совсем малы: пальцы упираются в носок. Что делать — ума не приложу. Скоро зима. И кто это выдумал, что в Ташкенте тепло?'
И правда, кто это выдумал, будто в Ташкенте тепло? Дни стояли холодные, промозглые, и в комнате тоже было холодно. Часто, возвращаясь домой, Саша заставала Аню
Под одеялом вместе с Дружком. Они грели друг друга. Сердце у Саши сжималось. Она смотрела на похудевшее лицо девочки и думала: 'Нет ничего хуже, когда не можешь накормить ребенка вволю'. Но вскоре стало хуже, гораздо хуже.
— Анюта! — сказала Саша, вернувшись с работы. — А ну, вставай! Я принесла компоту!
— Не хочу, — ответила Аня. — Анюта, что ты! Компот!
— Не хочется, — повторила Аня.
Саша наклонилась над кроватью и прикоснулась к дочкиному лбу. Лоб был горячий. Она провела рукой по горячей щеке, по сухим губам.
— Болит горло, Анечка? Глотни. Болит?
— Болит.
Скарлатина, — холодея, подумала Саша. Скарлатина. Какая же я медсестра после этого? Ребенок рядом, а я и не заметила. Ведь она и вчера была такая тихая. Как же я не догадалась?
Саша посадила дочку к себе на колени. И Анина голова беспомощно свесилась. Саша сидела молча и тихо покачивалась. Равнодушная, вялая, Аня прислонилась к ее плечу.
Так просидела она всю ночь, объятая страхом и одиночеством, крепко прижав к себе девочку. Она ни о чем не думала, ни о чем не вспоминала, никого не звала на помощь. Она только прижимала Аню к себе все крепче, словно могла этим оберечь, защитить, отнять у болезни.
Это была скарлатина. Скарлатинозный барак стоял на том же дворе, что и Сашин, только в сторонке. Никогда Саша не чувствовала себя такой далекой от дочки, даже когда Аня была на другом конце города. Сейчас она была рядом, но за тридевять земель. Иногда Саша выбегала во двор и смотрела в окошко Аниной палаты. Она стояла в толпе других матерей, но те были счастливее, их дети подходили к окнам, махали руками. Увидев Сашу, матери обступали ее.
— Сестричка, как там мой — Луков фамилие? Сестричка, уж вы поглядите, чтоб до времени на пол не соскакивал — осложнение будет.
Глубоко вздохнув, Саша возвращалась в свой барак. Хорошо, что было так много работы. Иногда в середине дня ей казалось, что в голове стучит молоток, что все это сон и она сейчас проснется. Нестерпимо было думать, что Аня там одна, зовет ее, плачет, а ее нет рядом. Шарафат, молоденькая медсестра, дежурившая в Аниной палате, очень жалела Сашу и всегда вызывала ее перед уходом или дожидалась, чтобы Саша вышла.
— Ничего, вот честное слово, ничего, — говорила она, не глядя Саше в глаза, — сегодня кашу поела. А так больше пьет.
Саша слушала молча и не расспрашивала. Она знала, что настоящей правды все равно не услышит.
