погремушкой. Но сейчас девочка спала, и все разговаривали вполголоса.
— Ты не хвастайся! — говорил Сережа какому-то мальчику, которого Саша не знала. — Подумаешь, фантики у него!
— Подумаешь, воображает, — сказал Юра.
— Вот у нее, может, папа контуженый, прямо с фронта, а она и то не хвастается, правда, Аня?
Аня кивнула.
— И все вы врете! — сказал незнакомый мальчик. — И никакой он не контуженый.
— А вот и контуженый! Вот и контуженый! — вступился Юра. — Тетя Саша, ну скажите ему!
На Сашино счастье по тупику шел сам Митя. Он размахивал каким-то конвертом и смотрел весело.
— Дядя Митя, ведь вы контуженый? — закричал Сережа. — Он не верит, скажите ему!
Митя внимательно посмотрел на чужого мальчика и строго подтвердил:
— Факт — контуженый!
Чужой мальчик был посрамлен. И попятился прочь.
— Ну вот, — сказал Митя. — Сейчас я оправдаю ваше доверие. Глядите, три билета на детский праздник. У нас нынче какое? Тридцатое апреля. Ну вот то-то. Канун Первого мая. Давайте собирайтесь!
И на самом деле: в конверте были билеты. Три билета в редакцию 'Правды Востока' на детский праздник. Саша не знала, за что приняться раньше — то ли причесывать Аню, то ли умыть хоть как-нибудь Сережу и Юру. Комната наполнилась суетой, голосами детей, воркотней Анисьи Матвеевны, выбегавшей то и дело в тупик взглянуть на Катю.
С грехом пополам Саша умыла мальчиков, надела на Аню платье — новое, сатиновое, в голубой горошек. Она заплела Ане две косички и даже повязала синюю ленту. Отодвинула Аню, посмотрела как бы со стороны, но не увидела ни смешного беззубого рта, ни тощего личика — ярко сияли ей навстречу шоколадные веселые глаза. Хорошие глаза, — вдруг снова обрадовалась Саша, — карие, светлые.
— Пошли! — сказал Митя и взял Аню за руку. Мальчики семенили рядом.
Хвастовства завтра будет, хвастовства! — подумала Саша.
…Они вернулись домой счастливые, веселые все четверо, даже Митя. Словно дети передали ему частицу своей радости. Три мешочка с изюмом, урюком, орехами! На брата, кроме Мити, по восемь грецких орехов и одному прянику. Аня развернула пакетик — развернула молитвенно, осторожно — и высыпала все сокровища на стол.
— Это тебе, мама, — сказала Аня торжественно, — это тебе, тетя Анися, Митя, и тебе тоже. Это урюк, он очень сладкий. На, Митя!
— Не надо, не надо, ешь сама!
— Возьми! — сдвинув брови, сказала Саша. Мальчики, потрясенные Аниной щедростью, принялись развязывать свои мешочки.
— Нет, — сказала Аня, — отнесите своей бабушке. Я своей маме, своей тете Анисе и Мите. А вы своей бабушке…
— Мама, до чего же весело было! — говорила Аня ночью, захлебываясь и перебирая Сашины пальцы. Я стихи прочитала, И все мне хлопали. А Митя даже сказал 'браво'.
— Митя любит тебя, — осторожно сказала Саша. Аня примолкла.
— Мама, а столов, столов у них! — сказала она чуть погодя, уже засыпая. — И чернильниц, чернильниц у них! Ну, прямо в каждой комнате три стола!:
Хозяйка добилась своего: Митя уворовал у нее из сарая дощечку и вырезал ребятам лодку. Выпросил у Анисьи Матвеевны обрывок старой простыни и сделал два паруса.
— Ну, совсем настоящая! Ну, вылитые паруса! — кричал Сережа.
— Ну-у! Здорово! — как зачарованный, повторил Юра. А соседские ребята молчали. Они глядели на лодку жадно и завистливо, и один, постарше, попробовал сказать:
— Подумаешь, лодка! У нас их дома полно!
Но никто и ухом не повел, словно и не слыхали. Юра, Сережа и Аня пошли к арыку. Лежа на животах и прикрепив лодку к берегу толстой веревкой, чтоб не унесло, они смотрели на волшебное отражение лодки в воде. Им казалось, что лодку уносят волны, что раздуваются по ветру паруса. В арык глядели небо, и солнце, и длинное узкое тела лодки, и белый ее парус.
Лодку несло, несло и вдруг унесло. Она сорвалась с веревки, и все трое тотчас бултыхнулись в воду. Три пары рук схватили лодку, три пары босых ног шлепали по дну, пока прохожий не прикрикнул:
— Эй, ребята! Назад!
И все трое пошли назад, и лодка опять поплыла, привязанная к веревке, и уплыла бы в далекие страны, если бы за ней не пришли Саша с Катей.
Саша поволокла ребят прочь от арыка. А Дружок уже хотел было броситься в воду, но раздумал, увидев, что и без его вмешательства все целы.
— Мама, не сердись, ведь жарко! — оправдывалась Аня. Саша сердилась, но старалась воли себе не давать.
— Ой, какой же у тебя папа! — заискивающе сказал Юра. — Лодку какую сделал!
— А он мне не папа совсем! — вдруг сказала Аня и поглядела на Сашу с вызовом.
Они подошли к дому, и вдруг при угасающем, но еще ясном свете дня Саша увидела, что глаза у Ани красные, опухшие. Сердце у Саши екнуло, она уже знала признаки этой болезни. Придя домой, она промыла Ане глаза борной. Но на другое утро глаза заплыли — это была ташкентская глазная болезнь, которая настигает детей летом и мучает болью, гноем, жаром. Прекрасные карие глаза, которые так любила Саша, будто скрылись и не освещали больше Аниного лица.
Но это было не все. Начался коклюш, он сотрясал худое тело, Аня заходилась в страшном кашле, и Саше казалось, что она вот-вот задохнется.
— Ох, и заразная эта коклюш! — бормотала Анисья Матвеевна.
И на самом деле, скоро начала кашлять годовалая Катя. Смуглая, кудрявая, она отчаянно таращила круглые, очень черные глаза и протягивала руки с беспомощно растопыренными пальцами, — она уже и совсем не понимала, что с ней творится.
— Мама, — сказала Аня, — Митя потому сердитый, что Катя от меня заболела?
— Ну что ты, Анюта, ну зачем ты так говоришь? Митя просто жалеет вас — и тебя и Катю.
Аня прижалась к Сашиной руке и опять зашлась кашлем.
Сашу трогало Анино мужество. Она не жаловалась. Только взгляд милых шоколадных глаз под густыми ресницами и воспаленными веками был усталый и печальный, Аня жалела Сашу и на вопрос: 'Как ты себя чувствуешь, Анюта?' — неизменно отвечала: 'Хорошо'.
Детям надо было дышать влажным воздухом — так велел врач. И Анисья Матвеевна, прихватив Катю с Аней, подолгу сидела у арыка. Иногда се сменял Митя. Посадив Катю на одно колено, Анюту на другое, он рассказывал что-нибудь забавное.
Катя засыпала, Анюта слушала — внимательно и молчаливо.
— А ты не боишься, — спросила она однажды, — что Катя заболеет от меня глазками?
— Я ведь не стукаю вас лбами, верно? Ее колено — левое, твое — правое. С чего же ей от тебя заразиться?
Близилась осень. Уход как будто делал свое дело. Болезнь остановилась, дети стали крепче, по ночам их уже не сотрясал кашель. Митя, когда не бывал в отъезде, заходил за Сашей в больницу. Ждал у порога, как в старые, очень старые времена. Они шли рядом сквозь жаркий город, даже к вечеру жаркий, иногда рассказывая друг другу, как прошел день, иногда молча, рука об руку. Это было как подарок, они так редко бывали вдвоем. Это был их час, их минуты — путь от больницы к дому.
И нынче, увидев Митю, который стоял, поджидая ее у почты, на другой стороне улицы, Саша вспомнила, как он стоял тогда, в первый раз.
'Добрый день, товарищ сестра. Не хотите ли посмотреть пробы?' — будто услышала она и засмеялась. Так, смеясь, она подошла к нему.
— Знаешь, что я вспомнила? — сказала она.
— Знаю: как я пришел к тебе с приглашением пойти на кинофабрику в Лихов переулок.
