– Наилучшие пожелания Вашего превосходительства джентльменам, и прекратить кошачьи завывания, – старательно повторил Джайлз.
– Превосходно, идите и скажите это.
Джайлз выбежал, и Хорнблоуэр почувствовал удовлетворение, услышав, что пение внезапно оборвалось. Тот факт, что молодые люди пели, и тем более тот факт, что они забыли, что делают это в пределах слышимости адмирала, доказывал, что они находятся в прекрасном расположении духа, чего и следовало ожидать, учитывая, что они собираются на бал. Непростительным было то, что они прекрасно знали о том, что командующий не переносит музыки, и что сейчас он будет относиться к этому чувствительнее, чем обычно, по причине этого самого бала, ведь это означает, что он вынужден будет в течение всего длинного вечера терпеть эти ужасные звуки, утомительные и раздражающие одновременно. Там наверняка будет приготовлена пара столов для виста – мистер Хоу, безусловно, знает о пристрастии важнейшего из своих гостей, но было бы излишним надеяться на то, что карточная комната может быть недоступна для звуков музыки. Ожидание бала не в меньшей степени волновало Хорнблоуэра, чем его флаг-лейтенанта и секретаря.
Хорнблоуэр повязал белый шейный платок, и с трудом привел его в состояние, отвечающее понятиям симметрии, Джайлз тем временем помог ему влезть в черный фрак. Хорнблоуэр взглянул на плоды их трудов в зеркале, освещенном стоящими у рамки свечами. «По крайней мере, терпимо», – сказал он себе. То нарастающее чувство умиротворения, которое моряки и военные испытывают, когда надевают гражданскую одежду, служило прекрасным доводом почаще делать это, как объясняло и растущее стремление носить черные фраки. Барбара помогла ему сделать выбор, и сама проследила за изготовлением фрака у портного. Поворачиваясь перед зеркалом, Хорнблоуэр пришел к выводу, что пошив великолепен, и что черное с белым ему идет. «Только джентльмены могут носить черное с белым», – сказала Барбара, и это было очень благородно.
Джайлз надел на него высокую шляпу и Хорнблоуэр оценил дополнительный эффект. Затем, натянув белые перчатки, и вспомнив, что необходимо снять шляпу, он вышел через дверь, распахнутую перед ним Джайлзом, в коридор, где, облаченные в лучшие мундиры, его ждали Джерард и Спендлов.
– Я должен извиниться от имени Спендлова и своего за пение, милорд, – сказал Джерард.
Умиротворяющее действие черного фрака стало очевидным, когда Хорнблоуэр воздержался от резкого замечания.
– Что сказала бы мисс Люси, Спендлов, услышав Ваше пение про дам Франции? – спросил он.
Спендлов заискивающе улыбнулся в ответ.
– Я просил бы Вашу светлость об одолжении не говорить ей об этом, – сказал он.
– Посмотрим на Ваше дальнейшее поведение, – заявил Хорнблоуэр.
У парадного входа в Адмиралти-хауз их ждал открытый экипаж, четыре матроса держали в руках лампы, дополнявшие свет фонарей, висевших на крыльце. Хорнблоуэр залез внутрь и уселся. Здесь, на суше, бытовал другой этикет: не слышно было перелива дудок, которые сопровождали бы церемонию, если бы он садился в шлюпку, к тому же в экипаж первым садился старший по званию офицер. Поэтому после него уселся Спендлов, а Джерард обошел экипаж кругом и сел через другую дверь. Джерард сидел рядом с ним, а Спендлов напротив, спиной к лошадям. Когда дверь закрылась, коляска тронулась, миновав фонари ворот, они погрузились в непроглядную тьму ямайской ночи. Хорнблоуэр вдыхал влажный тропический воздух и поймал себя на мысли, что, помимо всего прочего, ожидание бала является не так уж большой тяготой.
– Возможно, Вы рассчитываете на доходный брак, Спендлов? – спросил он. – Как я понимаю, мисс Люси унаследует все. Но на Вашем месте я сперва убедился бы, что не существует никаких племянников по отцовской линии.
– Доходный брак был бы весьма желателен, милорд, – раздался из темноты голос Спендлова, – но должен признаться Вам, что в делах сердечных я нахожусь в крайне невыгодном положении с самого моего рождения, или, по крайней мере, с крещения.
– С крещения? – озадаченно повторил Хорнблоуэр.
– Да, милорд. Вы, должно быть, помните мое имя?
– Эразмус, – ответил Хорнблоуэр.
– Именно, милорд. Оно не имеет уменьшительно-ласкательной формы. Можете Вы представить себе девушку, способную влюбиться в человека по имени Эразмус? Способна ли какая-нибудь женщина заставить себя нежно прошептать: «Раззи, милый!»?
– Удивительно было бы услышать такое, – согласился Хорнблоуэр.
– Боюсь, что мне очень долго придется ждать этого, – сказал Спендлов.
Невообразимо приятно было ехать вот так сквозь ямайскую ночь, в коляске, запряженной парой добрых коней, сидя между двумя замечательными молодыми людьми. Тем более приятно, не без чувства самодовольства признался он себе, что дела идут достаточно хорошо, чтобы позволить себе немного отдохнуть. Он исполнял свои обязанности прекрасно, порядок в Карибском море обеспечивался на должном уровне, пиратство и контрабанда были сведены до минимальных размеров. Сегодня не было поводов для волнения. Ему ничего не угрожало, совершенно ничего. Все опасности находились далеко за горизонтом, как временным, так и пространственным. Он мог откинуться на кожаную спинку сиденья экипажа и расслабиться, не принимая иных мер предосторожности, как только не запачкать фрак или не измять отутюженную сорочку.
Его встреча в доме у Хоу была воистину чем-то ошеломляющим. То и дело слышалось: «Милорд», «Ваша светлость». Хоу был крупным плантатором, пользовался отменным здоровьем и, испытывая немалое отвращение к английским зимам, не имел ничего общего с обычными вест-индскими «отсутствующими» землевладельцами. И все же, несмотря на крепкое здоровье, он был изрядно взволнован тем, что удостоился посещения человека, объединяющего в своем лице пэра, адмирала и главнокомандующего, человека, влияние которого может сделаться очень важным для него. Радушие, которое демонстрировал как он сам, так и миссис Хоу, было так велико, что отсвет его упал даже на Джерарда и Спендлова. Видимо, чета Хоу чувствовала, что если они хотят заслужить расположение главнокомандующего, неплохо будет также заручиться добрым отношением со стороны его флаг-лейтенанта и секретаря.
Люси Хоу была довольно милой девушкой лет семнадцати-восемнадцати, с которой Хорнблоуэру уже доводилось несколько раз встречаться. Хорнблоуэр сказал себе, что он не может испытывать интереса к девочке, вышедшей прямо со школьной скамьи, разве что не из яслей, пусть даже и хорошенькой. Он улыбнулся ей, и она потупила взор, снова взглянула на него, и опять отвела взгляд. Было любопытно, что она далеко не была так застенчива, встречая взгляды и принимая поклоны молодых людей, гораздо в большей степени заслуживающих ее внимания.
– Насколько я понимаю, Ваша светлость не танцует? – спросил Хоу.
– Крайне огорчительно напоминать о том, что я теряю, находясь в окружении столь прекрасных особ, – ответил Хорнблоуэр, адресовав еще одну улыбку миссис Хоу и Люси.
– В таком случае, может быть роббер-другой в вист, милорд? – предложил Хоу.
– Богиня удачи взамен музы музыки, – сказал Хорнблоуэр: говоря о музыке, он всегда старался делать вид, что она что-то значит для него, – попробую добиться благосклонности первой, раз уж не повезло со второй.
– Насколько я наслышан о Вашем мастерстве игры в вист, – сказал Хоу, – думаю, что Ваше светлости не придется прилагать больших усилий в ухаживании за богиней удачи.
Бал, по всей видимости, начался уже за некоторое время до прибытия Хорнблоуэра. Можно было заметить две группы молодых людей в большой зале, дюжину солидных дам, рассевшихся на стульях вдоль стены, оркестр в углу. Хорнблоуэр кивком отпустил своих молодых спутников и уселся за вист с Хоу и двумя ужасными пожилыми леди. Плотно прикрытые двери, по счастью, почти полностью преградили доступ звукам, производимым оркестром, пожилые леди играли сносно, и Хорнблоуэр провел довольно приятный час. Он окончился с приходом миссис Хоу.
– Настало время для полонеза, а потом мы идем ужинать, – объявила она. – Я очень прошу вас отложить карты и присоединиться к зрителям.
– Что скажет Ваша светлость? – вежливо осведомился Хоу.
– Желание миссис Хоу – закон для меня, – ответил Хорнблоуэр.
