Директор Марья Сергеевна спросила, готовясь записать в книгу:
– Имя?
– Степа.
– Отчество? Он молчал.
– Что же ты молчишь? Какое у тебя отчество?
Он молчал.
– Ну, как звали твоего отца?
– Не знаю.
У парнишки так потемнело лицо, так отяжелели веки и сжались губы, что я бы на месте Марьи Сергеевны отступилась. Но она не унималась:
– Как это ты не знаешь? Имя своего отца не знаешь?
– Не знаю.
– Гм… Как же записать?.. Ну, если ты сам не знаешь – как называет его твоя мать, когда говорит о нем?
– Кобель.
Чего больше было в его голосе – тоски или вызова? Несмотря на малый возраст и мелкий рост, Степа Ивашкин оказался одним из самых больших озорников в школе. По-моему, тут было то же самое, что с Сеней Винтовкиным: таким способом он утверждал себя. Так обращал на себя внимание. Так заставлял помнить о себе. Он рос, как сорная трава, без всякого присмотра. Его мать, кладовщица в магазине, дома почти не бывала, и в прошлом году старушка классная руководительница заговорила с ней о детском доме. Но мать ответила:
– Нарожайте своих и отдавайте. А мой будет при мне.
Время от времени до меня доходили слухи о каком-нибудь Степином подвиге: то он бритвой разрезал чье-то пальто на вешалке, то во время урока плясал на подоконнике и чуть не свалился на мостовую. По сравнению с ним наш Сеня был тише воды, ниже травы.
Войдя в класс, я тотчас увидела Степу. Ребята еще не расселись по местам, до звонка оставалось минут пять. Степа стоял у доски и выводил на ней какие-то каракули…
– Ивашкин, положи мел! – молила его девочка с торчащими косичками. – Ивашкин, я же сегодня дежурная! Ивашин, отойди! Мне надо стереть с доски, сейчас Андрей Николаевич придет.
В голосе ее звучали слезы. Но Ивашкин и ухом не вел.
Я подошла, взяла у него мел и положила на место:
– Садись-ка, сейчас звонок.
Он, не сопротивляясь, отдал мел. Повернулся к окну, задумчиво посмотрел на улицу. Потом глубоко вздохнул, словно задумал что-то, и… полез на шкаф. Да, он взял стул, влез на него, потом левой ногой уперся в раму классной доски, подтянулся на руках и взлетел на шкаф, где и уселся, безмятежно глядя на меня сверху.
Дежурная чуть не зарыдала в голос:
– Ивашкин! Сойди! Ну что тебе, жалко? Сойди, говорю!
Зазвенел звонок, и тотчас в дверях показался Андрей. Я уселась на заднюю парту, ожидая, что он скажет, что сделает. Но он ничего такого не сделал. Поздоровался с детьми, мельком взглянул на шкаф и отвернулся.
– Соня, кого у нас нет сегодня?
Встала дежурная и, тараща голубые глаза, ответила:
– Круглова Мити и Петрушенко Нины. Они больны. Андрей Николаевич, а Ивашкин…
Андрей не дал ей договорить:
– Кто не сделал домашних уроков? Ты, Вова? Почему? Хорошо, объясню. Теперь давайте проверим примеры. Читай, Боря.
Боря встал и очень громко, словно звал кого-то с другого берега реки, прокричал:
– К двадцати шести прибавить семьдесят четыре, получается сто!
– У кого иначе? Что тебе, Соня?
– Андрей Николаевич! А Ивашкин…
– Я вижу, Соня. – Андрей подошел к пустой парте, достал из полинявшей холщовой сумки тетрадку, развернул ее и подал на шкаф Ивашкину. – Следующий пример читает Степа.
Ивашкин чуть охрипшим голосом произнес:
– Восемьдесят девять прибавить пятьдесят три, выходит сто тридцать два.
По классу прошел шум, поднялись руки.
– Таня, как у тебя?
– Сто сорок два!
– А у тебя, Люся?
