удалось бежать, когда один известный цадик чуть не угадал его истинное лицо.
В числе прочих приключений рабби Лейбу пришлось пережить двухмесячное заключение в тюрьме. Перед побегом ему удалось склонить к раскаянию конокрада, так что бежали они вдвоем; позднее будущий рабби стал синагогальным служкой, и лишь тогда их пути разошлись.
«До того, как родиться, — рассказывал он, — я отказывался от жизни. Стоит ли тяжко трудиться среди смертных, мучимых собственными слабостями? Чтобы я согласился появиться на свет, мне разрешили выдвинуть определенные условия. Я поставил четыре: чтобы я никогда не болел, чтобы мои будущие дети стали честными и простыми евреями, чтобы я никогда ничего не забывал — и еще одно, которое я не имею ни желания, ни права разглашать».
Эта история имеет продолжение:
«Знаете ли вы, кто в конце концов заставил меня думать по-иному? Крестьянин с лопатой в руках обратился ко мне, словно к старинному приятелю: „Эй, послушай, — сказал он. — Рассуди хорошенько: я тружусь без передышки, чтобы дать хоть немного радости и отдыха людям, которые в этом так нуждаются. А ты? Лежишь тут, как будто ты не человек — венец всего сущего. Почему ты отказываешься помочь мне?“ — Понимаете, — прибавлял Шпольский дедушка, — против ангела я бы устоял, но не против него. В общем… Знаете, кто это был? Да, сам Баал-Шем».
Рабби Лейб всегда держал сторону человека, защищая его даже от Бога.
О «Господи, Ты не прав. Ты наполнил книги адом, а сердца желанием. Разве удивительно, что человек позволяет себе соблазниться злом? Ах, если б все было иначе…»
В другой раз он сказал: «Если Ты думаешь, будто сумеешь вернуть народ Свой на правильную стезю, причиняя ему страдания, то я, Лейб, сын Рахели, ручаюсь Тебе, что Ты не добьешься успеха. А раз так, зачем стараться? Спаси детей Своих, даруя им радость и избавление. Поступая таким образом, Ты ничего не теряешь, а приобретешь все…»
И еще: «Господи, спаси народ Свой, пока не поздно. Иначе Тебе просто некого будет спасать».
Голод опустошал страну. Шпольский дедушка созвал суд в составе десяти ученых талмудистов: «Мне нужно, чтобы вы вынесли постановление. Я обвиняю Того, Кто убивает своих детей».
И он цитировал тексты и толкования, указы и решения, доказывая, что Бог несправедлив, что Он не исполняет своих обязанностей по отношению к человеку.
Разбирательство длилось три дня. Затворившись от остального мира, суд без страха и предубеждения изучал иск, рассматривая его со всех точек зрения, взвешивая все доводы, и наконец вынес приговор: «Поскольку Отец всякой твари несет ответственность за ее прокормление, пусть Он положит конец голоду».
Была у Шпольского дедушки привычка: во время новогодней службы, перед тем, как раздастся звук шофара, уединяться в своей комнате на часок-другой. Зачем? А затем, чтобы поговорить с Богом на языке, который не был языком молитвенника: «Не думай о грехах людей, молю Тебя, подумай об их добрых делах. Воистину, их меньше — я согласен. Но ведь они ценятся куда дороже. Поверь, не так-то легко быть хорошим человеком в этом мире. И если бы я собственными глазами не видел, что человек, несмотря на все препятствия, способен на доброту, я ни за что не поверил бы этому.
Итак, я прошу Тебя: не будь жесток со своими детьми. Как ни редка у них доброта, именно она должна тебя удивлять».
Когда рабби Нахум из Чернобыля пришел к Баал-Шему, тот сказал своей жене: «Хана, погляди на него: это вор». — «Кто вор? Да он святой!» — «Вор, говорю тебе. Он хочет весь Рай для себя одного».
Гостю он заявил: «Ты хочешь, чтоб я взял тебя к себе? Ладно. При одном условии: ответь мне, чем отличается ночная молитва, известная под названием
Рахель и Лея — две жены Яакова. Эти молитвы читают в полночь и именно в полночь скорбят о разрушении Храма и об изгнании Шхины.
«Кажется, я знаю разницу между ними, — прошептал рабби Нахум, — то, что Лея совершила слезами, Рахель — и более прекрасная, и более счастливая — совершила радостью».
Почему праведник должен заботиться о бренных мирских делах, обо всех людях?
«Вообразите себе человека, сидящего на крыше, — объяснил рабби Нахум. — Внизу, в пыли он видит жемчужину. Как он ее поднимет, если не спустится?»
Однажды он внезапно остановился посреди проповеди: «Братья мои, внимательно слушайте мои слова, даже если вы в них ничего не поймете. Так уж лучше привыкайте к этому».
Он говорил также: «Я куда больше боюсь своих добрых дел, приносящих мне удовольствие, чем злых, которые внушают мне отвращение».
Он вел простую и скромную жизнь: «Я люблю нищету. Это Божий дар человеку, сокровище».
Рабби Михлу из Злочева задали каверзный вопрос:
— Ты беден, рабби, и все же каждый день благодаришь Бога за заботу о твоих потребностях. Разве это не ложь?
— Вовсе нет. Видите ли, бедность для меня — потребность.
Он говорил: «Сознание человека находится в постоянном движении. Мое — следует за великими людьми в их восхождении и привлекает малых, чтобы поднять их вместе со мной».
Это его слова: иногда святость — всего лишь нечистое искушение.
Вот одна из его молитв: «Отец небесный! У меня только одна просьба: не допусти меня воспользоваться разумом против истины».
До того, как открыться людям, рабби Михл ютился с семьей в лачуге. Было это в Ямполе. Его считали сумасшедшим, поскольку во время молитв он обычно бился головой о стену до тех пор, пока она не окрашивалась кровью.
Баал-Шему пришлось уговаривать его занять пост рабби-проповедника (маггида). Люди боялись его, жаловались, что он видит их насквозь. Действительно, ему достаточно было взглянуть на лоб человека, чтобы угадать его грехи. Однажды прихожане явились в синагогу в шапках, надвинутых на самые брови. Он с досадой заметил: «Неужели вы верите, будто укроетесь от меня шапками?»
Как все ученики Баал-Шема, он страшился гордыни: «Когда я предстану перед Создателем, Он спросит, почему я не научился всему тому, чему человек может и должен научиться за время пребывания на земле? И я отвечу: „Не осуждай меня — я был недостаточно умным, но вряд ли это моя вина“. „Тогда почему ты не отказался от земных удовольствий и не посвятил всего себя служению Господу?“ „Ты не должен винить меня, — скажу я, — у меня просто не хватило для этого телесных сил“. Потом суд разберет, помогал ли я людям. Я буду вынужден признать, что и здесь мне частенько не удавалось исполнить свой долг. Оправдываться я смогу лишь тем, что сам всю жизнь нуждался. Но, видится мне, под конец один из судей, не сдержав гнева, воскликнет: „Одного я не в силах понять. Ты не жил, не молился, как тебе следовало, чем же ты так кичишься?“ И на это, — говорил рабби Михл, — на это обвинение у меня не найдется ответа».
Рабби Вулф из Збаража, человек бесконечно благочестивый, бесхитростный, каждый вечер, перед тем как лечь спать, повторял: «Я отказываюсь от своих прав на все, чем владею. Все, что принадлежит мне, более не мое. Значит, не беда, если воры что-нибудь украдут, ведь они не нарушат закон».
Однажды в его присутствии жена поссорилась со служанкой. Увидев, что женщины отправились в раввинский суд, он встал, надел субботнюю одежду и последовал за ними. «Зачем ты беспокоишься? — спросила жена. — Обойдусь без твоей помощи». «Ты-то да, а служанка? Тебя они знают, а ей, бедной сиротке, никто не поможет».
Своему кучеру он сказал: «Пожалуйста, выбрось кнут. Даже если лошадь действительно заслуживает кары, почему ты считаешь, будто именно тебе предназначено наказать ее?»
Как-то ему донесли, что такие-то евреи поздно ночью играли в карты.
«И вы хотите, чтобы я осудил их?! — вскричал он. — А почему я? И во имя чего, за какое преступление? Они засиживаются допоздна? Но ведь это прекрасно — сопротивляться сну. Они сосредоточивают свое внимание на игре — и это тоже похвально! Рано или поздно на карты они махнут рукой, а дисциплина ума и тела останется. И это время они тогда посвятят Богу. С чего же мне осуждать их?»
Как-то он участвовал в церемонии обрезания. Выглянув на улицу, он заметил дрожащего от холода
