он это делает», — добавил Маггид. Он был единственным очевидцем этого.
Позже было создано много легенд, подчеркивающих превосходство Маггида над его товарищами, ибо Маггид был любимым учеником Учителя. Существует предание: однажды Учитель сказал ему: «Я. нуждаюсь в тебе. Благословен источник или нет, зависит от человека, черпающего из него».
В другой раз случайно услыхали слова Бешта: «Если б только Дов-Бер мог пойти в
Между Учителем и учеником существовала такая тесная связь, что после того, как Баал-Шем дал Маггиду свое благословение, он попросил ученика благословить его самого.
Хасидские историки сообщают нам, что два эти человека встретились около 1752 года, за восемь лет до смерти Баал-Шема. Утверждают, что Маггид посещал Баал-Шема дважды, второй визит — более длительный — продолжался 6 месяцев. Почему эти люди так быстро и так близко сошлись? Никто не знает. Оба, и Учитель и ученик, владели
В действительности у Баал-Шема было по крайней мере два других ученика, сравнимых по значительности с Маггидом. Пинхас из Кореца и Яаков-Йосеф из Полонного. Первый известен как мудрец, «мозг» хасидизма, второй — как его первый летописец и историк.
Рабби Пинхас, бесконечно скромный человек, никогда не претендовал на престол. Рабби Яаков-Йосеф сделал такую попытку. Похоже, поначалу рабби Пинхас даже поддержал его против Маггида.
Яаков-Йосеф был известен своей безграничной преданностью Баал-Шему. Практически он никогда не покидал его, довольствуясь пребыванием в тени Учителя. Его работы в области хасидизма являются первыми трудами такого рода. Тридцать лет он корпел над ними, и имя Баал-Шема упоминается в них 280 раз. Он справедливо считал себя любимым писцом Учителя. Однажды — и тому были свидетели — Бешт воскликнул: «Владыка небесный, когда я умру, я попрошу награду не за свои добрые дела, а только за то, что привел к Тебе моего Йоселе».
Почему же тогда Яаков-Йосеф не стал преемником? Это неясно. Возможно, он был слишком скованным и малообщительным человеком. Его отношения с другими людьми, особенно с руководителями, отличались неловкостью и неуклюжестью. Ревнивый от природы, он, вероятно, выходил из себя при виде тех, кто претендует на близость к Учителю, считал, по-видимому, что никто, кроме него, не способен понять Баал- Шема. И наконец, большинство хасидов считало его чересчур интеллектуальным. По мнению этого большинства, книжники должны были заниматься своим делом в тиши, не вмешиваясь в общественную жизнь, где поступки имеют большее значение, чем размышления.
Яаков-Йосеф тяжело перенес свое поражение. Ему было горько чувствовать, что коллеги отвергли, не поняли его, обошлись с ним несправедливо.
Пинхас их Кореца как мог утешал друга. Он рассказал ему притчу: «Когда король ложится спать, корона его висит на гвозде, вбитом в стену. Почему висит она на гвозде, на простом жалком гвозде, а не покоится на голове первого министра? Да потому, что министр, чего доброго, мог бы принять все это всерьез и вообразить себя королем, а гвоздю такая опасность не угрожает».
Похоже, собеседнику чувства юмора не хватало, ибо притча его не утешила. Отношения Яакова- Йосефа с Маггидом и его последователями испортились до такой степе-ни, что он отказался разделять с ними субботнюю трапезу. Он оставался дома и ел в одиночестве. Горечь стала нестерпимой, когда он узнал, что… его книги не продаются. Рассказывают следующее: узнав, что на его книги не нашлось в Бердичеве ни одного покупателя, Яаков-Йосеф впал в ярость, угрожая проклясть город. Чтобы умиротворить его, рабби Вулф из Житомира срочно отправил гонца с поручением закупить сто экземпляров. Город был спасен.
Безотносительно к тому, правдой или выдумкой является эта история, она отражает судьбу человека, а не его трудов. Труды же Яакова-Йосефа с самого начала легли в основу движения. Возможно, предпочтение было отдано Маггиду, а не ему, поскольку хасидизм уже тогда отдавал предпочтение устному слову перед написанным, опыту перед чистым знанием и людям перед книгами.
Яаков-Йосеф учил. Маггид — вдохновлял. Однако в намерения Маггида входило не только вдохновить своих учеников, но воспитать из них духовных наставников. При жизни Баал-Шема хасидизм воплощался в одном человеке. Настало время воплотить его в движении. В централизованном, согласованном, упорядоченном движения со своими целями и правилами, дисциплиной и прерогативами.
За несколько (точнее, за двенадцать) лет Маггид, прекрасный организатор и администратор, соткал сеть, покрывшую всю Восточную Европу. Благодаря ему огонь, зажженный Баа^-Шемом, добрался до самых разоренных и удаленных общин — больших и малых. Он точно знал, кого, куда и с какой миссией послать; ничто не ускользало от него, ничего не оставлял он на волю случая.
У него были основания командировать Аарона из Карлина в Литву, а Элимелеха из Лизенска в Галицию. Каждый мог преуспеть только там, куда его отправили, взаимозаменяемыми они не были.
Разделив Центральную Европу на более или менее ограниченные области, Маггид в каждую назначил рабби, обязанного заложить основы хасидизма в этом месте.
Какие же средства имелись в их распоряжении? Несколько историй, несколько мелодий и непоколебимая вера в правоту Баал-Шема. И везде они находили людей, которые хотели слушать и присоединяться. Эти рабби, эти эмиссары не знали преград. Они преодолевали громоздящиеся горы и глубочайшие долины: ничто не могло их остановить, и уходя, они никогда не ощущали, будто сеют впустую.
Рабби Менахем-Мендла из Витебска спросили, чего он достиг в Витебске. Он ответил: «Явившись туда, я нашел разодранные одежды и нетронутые сердца. Теперь наоборот».
В других краях, где-нибудь среди нищих общин Галиции, Маггид хотел принести надежду и утешение людям,
живущим в отчаянии и унижении; расстроить укоренившийся порядок, растормошить официальные институты, разрушить барьеры, разделяющие бедных и богатых, ученых и ремесленников, городских и деревенских жителей. И, главное, показать, что еврейство — это и преемственность, и вера в новое.
Идея хасидизма, вызванная к жизни Баал-Шемом, нашла практическое применение благодаря Маггиду. До него она оставалась неясной, фрагментарной, импульсивной. Отвлеченность и предельная возвышенность делали ее уязвимой. Нужно было защитить и подкрепить самое ее сердцевину, нужно было заключить ее в рамки, которые бы ее поддерживали и очертили бы контуры расширяющегося движения. Но главное, следовало укоренить ее в реальности.
Кто это сделает? Цадик. Рабби. Праведник. Учитель. И снова Маггид превращает туманную концепцию Баал-Шема в жизнеспособную доктрину. По его представлению, цадик обязан совмещать в себе добродетели и дарования, быть одновременно святым, руководителем, мудрецом и исполнять обязанности, связанные со всеми этими качествами. Быть посредником Божьим в Его общении с людьми и заступником за человека перед Богом. От него требовалось быть почти сверхчеловеком. Ожидалось, что он будет культивировать чувство собственного достоинства, не переходящее в гордыню, возбуждать гнев, не поддаваясь ему, добиваться недостижимых целей, брать на себя полную ответственность за возможные последствия и конфликт. Цадик должен был обладать ораторским даром, дабы лучше хранить молчание, и искусством молчания, дабы лучше говорить.
Акцентируя роль цадика, устанавливая для него почти недосягаемые образцы, Маггид, в отличие от своего предшественника, ориентировался более на элиту, на свое ближайшее окружение, нежели на заурядных хасидов. Круг же его близких был исключительно замкнут. Желание попасть в него, все попытки сподобиться этой чести не имели никакого значения. Быть достойным тоже мало что значило. Маггид выбирал учеников сам, согласно одному ему ведомым критериям. Такой мыслитель, как Шнеур-Залман, и такой простодушный человек, как Лейб, сын Сары, жили, на первый взгляд, в двух совершенно различных мирах. Тем не менее каждый из них достиг в своей области высокого совершенства и славы. То же можно сказать об остальных; каждый занимал строго определенное место в иерархии Маггида. Легенда рассказывает о единственном исключении: на редкость талантливый последователь Маггида добился того, что его впустили в это общество, но слишком рано узнав слишком много тайн, он пристрастился к выпивке, а потом, ко всеобщему изумлению, стал браниться, бахвалиться и нести всякую ахинею… Хасидские летописцы упоминают о нем крайне редко и сдержанно. Они явно стыдятся признать, что один из самых блестящих учеников великого Маггида мог кончить так скверно. Все остальные ученики оказались под стать
