повадно было, поставили юношу перед собой да говорят: 'Не нравишься ты нам! Уж очень глаза у тебя умные да добрые. А глаза-то не такими должны быть. Глянь, какие у нас. Видишь? Пустые да холодные. Вот такими-то и должны быть глаза. И скоро у всех людей в земле вашей глаза такими станут! А что есть белое – станет черным. А черное будет белым называться. Посему решаем мы тебя, юноша, жизни лишить!' Бросилась тут к ним в ноги девица, плачет, убивается. Не губите, говорит, счастье мое! Да не послушали ее мольбу нечестивцы злобные и растерзали прекрасного юношу. А девицу ту отдали своим прислужникам на поругание. – По руке чернобородого пробежала мелкая дрожь. – Что дергаешься, дядюшка? Гляжу, не нравится сказка? Так я еще не всю рассказала. Ты как думаешь, – Ирина наклонилась к его лицу, – наказала ли судьба этих нелюдей? – Чернобородый попытался прикрыть глаза. Она не могла ему этого позволить. – А ну, гляди на меня! В глаза мне гляди! Видишь глаза-то мои? Чем не как у вас всех?! И у меня теперь глаза – пустые, да холодные. Значит, и я теперь убивать могу!
Лицо чернобородого побагровело, дыхание стало прерывистым.
– Зю-ю-узю-а-аа-а…уза-аал… – простонал он и, несколько раз судорожно попытавшись набрать воздух, затих, вперив в нее неподвижный взгляд. Ирина прикоснулась к кисти его руки. Пульса не было. Она встала и медленно пошла к выходу…
– До свидания. Да, кажется, заснул. Да, видела, что рад. Завтра с утра снова приду. Спасибо.
– Эй, гражданка, вы что ж, так в тапочках и пойдете?
– Гражданочка, сколько можно говорить – не ступайте по ковру! Идти надобно рядом с перилом. Ходют тут, ходют. Ковров на вас не напасешься…
…Кумачовое полотно с огромными белыми буквами: 'Коммунист не имеет права болеть!', растянутое над входом в особняк с облупившимися колоннами. Церквушка без креста с надписью 'Склад инвентаря'. Ворона, в задумчивости взирающая с головы безрукой мраморной нимфы на суетливых воробьев около лужи. Далекий голос меланхоличной кукушки. Березовая роща на холме, залитая солнечными лучами. Желтые леденцы одуванчиков, щедро рассыпанные на зеленой молодой траве. Изящный изгиб реки. Приторный аромат жасмина. Хрустящий мелкий гравий под ногами.
Родина…
Часы показывали шесть, а заседание все еще продолжалось. Выступающие на трибуне сменяли один другого, в разных вариациях повторяя одни и те же фразы о неминуемой победе мировой революции, которая принесет освобождение угнетенным на всем земном шаре и гибель всем угнетателям и их прислужникам. Пожилой переводчик на немецкий, едва успевавший в коротких паузах между выступлениями сделать глоток воды, уже не обращая внимания на лежащие перед ним листы с отпечатанным текстом, заученно повторял однообразные слова, время от времени вместо 'угнетатели' говоря 'эксплуататоры' или 'буржуазия', и заменяя 'угнетенных' на 'пролетариев' или 'народные массы'.
– Вам не кажется, фрау Зинаида, что они все похожи на кукол с заводным механизмом? – наклонился к ней рыжеволосый Фридрих, несказанно обрадовавшийся в начале заседания тому, что их места оказались рядом. – Утром хозяин завел их, и они, полные сил и, главное, энтузиазма, весь день энергично двигают руками, ногами и головой, неутомимо и бездумно двигаясь в заданном направлении, чтобы к вечеру, когда завод кончится, упасть в ожидании утреннего прикосновения руки хозяина, которое позволит им снова начать движение. Нет?
– Нет, – сухо ответила она и посмотрела на часы.
Фридрих, удивленно пожав плечами, отвернулся, сделав вид, что внимательно слушает очередного выступающего.
Ирина начинала беспокоиться. Вот уже несколько часов она сидела в душном переполненном зале на торжественном собрании, которое устроили советские товарищи в честь приезда делегации 'Соцрабинтерна', а в ресторан ей надо было попасть заранее, до прихода Мальцева и Тушкевича. Наконец дружные аплодисменты известили об окончании очередного выступления, провозгласившего здравицу за пролетариев всех стран.
– Внимание, товарищи! Сейчас – перерыв на десять минут, после чего мы продолжим наше собрание. Товарищу Петровскому из Пскова приготовиться к выступлению, – бодрым голосом объявил Моисеев, глядя на присутствующих усталыми покрасневшими глазами. На секунду остановившись взглядом на Ирине, он кивнул ей как старой знакомой.
Она незаметно выскользнула из прокуренного фойе на улицу. 'Отсюда до ресторана пешком минут двадцать. Успею', – с облегчением подумала она, отходя от здания, и вдруг услышала за спиной окликнувший ее голос.
– Мадам Зинаида! Какое замечательное собрание, не правда ли? – восторженно проговорил старичок Поль, выходя из тени, отбрасываемой на тротуар раскидистой сиренью. – Какие чудесные, искренние, убежденные люди, эти советские товарищи! Как прекрасно они говорят о светлом будущем человечества! Честное слово, когда я слушал их, мне кажется, что я становлюсь моложе и готов…
– Дорогой мсье Поль! – Ирина нетерпеливо прервала его тираду. – Мне очень жаль, что выступления не переводят на французский, потому что это не позволяет вам в полной мере насладиться несравненной глубиной и разнообразием тем, затронутых ораторами.
Лицо старичка расстроено вытянулось.
– Вы действительно считаете, что…
– Да, да, мсье, именно так я и считаю.
– Но мадам, может быть, все же мне удастся…
– Без сомнения, мсье, для людей с вашей энергией и жизнелюбием не существует нерешаемых задач. Но я вынуждена извиниться и покинуть вас, мсье, у меня очень важная встреча, на которую нельзя опоздать… – она одарила старичка очаровательной улыбкой, -…даже женщине. Такова жизнь!
– Удачи вам, мадам! – мсье Поль проводил ее задумчивым взглядом.
Без четверти семь, спустившись по ступенькам, она вошла в зал небольшого уютного ресторана и, быстро оглядевшись, направилась в дальний угол, где заметила несколько свободных столиков. На стенах, окрашенных в вишневый цвет, висели многочисленные фотографии и картинки с видами Парижа. Ирина в сопровождении подоспевшего круглолицего официанта подошла к столику, над которым висело изображение Эйфелевой башни. Справа огромный фикус в горшке грустно протягивал к ней свои пыльные листья. Это было, пожалуй, самое уютное место и отсюда хорошо просматривался вход…
Она взяла меню. Надо было выбрать какое-нибудь одно общее блюдо. Остальное пусть заказывают по желанию. Выбор был не велик. Она несколько раз пробежала глазами список. Пусть будет филе осетрины под ореховым соусом. Оторвав взгляд от меню и, не поворачивая головы, Ирина подала знак рукой, подзывая официанта, который, как ей казалось, находился неподалеку, за ее спиной, однако, обнаружив, что ее жест не привлек внимания, удивленно обернулась и обнаружила, что тот внимательно, словно в первый раз, изучает одну из фотографий на стене.
– Извините, голубчик, – попыталась она привлечь его внимание, – будьте любезны… – официант, неохотно оторвавшись от созерцания видов Парижа, хмуро повернулся и, тяжело вздохнув, медленно двинулся в ее сторону. – Скоро придут двое гостей. Очень важных. – Ирина многозначительно направила указательный палец вверх. – Очень… – повторила на всякий случай еще раз, заметив скептическое выражение на его круглом лице. – Как придут, проводите их сюда…
– А как я их узнаю? – недоуменно спросил он. – Народу сюда много всякого приходит.
Официант указал на полупустой зал.
– Я вижу, голубчик, – она начала раздражаться, – но все же не откажите в любезности…
– Угу, – промычал круглолицый неопределенно.
– А пока попрошу принести графин водки…
– Целый? – в его глазах мелькнуло уважение.
– …а мне, – повысив голос, продолжила Ирина, – бокал вина… – Уголки рта официанта презрительно
