вынуждена была трижды повторить свой монолог в сцене, где она, покинутая всеми своими друзьями и отданная на произвол ярости нереид, лежит скованная и ожидает появления чудовища. Номофилакс не мог скрыть радости по поводу столь блистательного успеха. Он начал обходить ряды зрителей, принимая дань похвал, раздававшихся изо всех уст. И, благодаря за оказанную ему великую честь, признавался, что ни одной из своих вещиц (как он скромно называл свои оперы) он не был так удовлетворен, как этой.
Однако справедливости ради он должен был бы приписать, по крайней мере, половину успеха певице Евколпис,[232] которая, правда, и прежде умела нравиться публике, но в роли Андромеды нашла возможность показать себя в таком выгодном свете, что молодые и пожилые господа Абдеры не могли наглядеться на нее… досыта. Ибо здесь можно было увидеть столько, что слушать уже было необязательно. Евколпис обладала крупной стройной фигурой, правда, несколько более полной, чем требовала афинская красота. Но в этом отношении (как и во многих прочих) абдериты были истинными фракийцами, и девушка, из которой сикионский ваятель сделал бы две статуи, считалась у них идеалом стройной нимфы. Так как Андромеда должна была быть одета в прозрачные одежды, то Евколпис, отлично зная, в чем заключается сила ее очарования, придумала облечься в одежды из розовой косской материи, которая, не очень оскорбляя чувство приличия, позволяла зрителям видеть почти все ее прелестные формы. Так почему же в таком случае не считать ее и хорошей певицей? Музыка могла быть и в десять раз более пошлой, а пение артистки таким же фальшивым – ее все равно вызывали бы и она повторяла бы монолог, потому что это был приличный повод, чтобы как можно дольше… ощупывать ее похотливыми взорами.
– Поистине, клянусь Юпитером, великолепная пьеса! – проговорил один из зрителей, прищурив глаза. – Несравненная пьеса! Не находите ли вы, что Евколпис поет сегодня как богиня?
– Неотразимо! Клянусь Анубисом, Еврипид словно специально для нее написал пьесу.
Молодой человек, произнесший эти слова, имел обыкновение клясться Анубисом, чтобы показать, что он был в Египте.
Дамы, легко догадаться, не находили Андромеду такой чудесной, как мужчины.
– Неплохо! Весьма мило! – говорили они. – Но почему так неудачно распределили роли? Пьеса многое потеряла. Роли следовало переменить и толстой Евколпис дать роль матери. Она великолепно подошла бы для Кассиопеи.[233]
В ее одежде, прическе и во всем прочем тоже находили немало недостатков. «Пояс к невыгоде своей она прицепила слишком высоко и очень его затянула». И особенно противной находили ее жеманную привычку – постоянно показывать «слишком маленькую ножку, которой она уж чересчур гордится», говорили абдеритки, скрывая свои ноги по противоположной причине. Тем не менее, все дамы и господа сходились на том, что она необыкновенно хорошо поет, и нет ничего милей, чем ария, в которой она оплакивает свою судьбу. Евколпис, хотя ее исполнение и никуда не годилось, обладала хорошим, звучным, гибким голосом. Но любимой певицей абдеритов она стала потому, что старалась довольно успешно подражать соловьиным руладам и трелям, которые настолько нравились ей самой и публике, что она их вставляла повсюду к месту и не к месту. В каком бы состоянии она ни находилась – смеялась или плакала, жаловалась или негодовала, – она все-таки всегда находила случай приспосабливать свои соловьиные рулады и была уверена в одобрении, хотя портила тем самым лучшие места арий.
Что касается прочих действующих лиц, представлявших Персея, первого любовника, Агенора, прежнего любовника Андромеды, отца, мать и жреца Нептуна, то их можно было бы критиковать за отдельные недостатки, но в целом они всем очень понравились. Персей был мужчина хорошего роста и обладал большим талантом для абдеритского… Петрушки. Его лучшей ролью был Киклоп в одноименной сатировской драме Еврипида.
– Он играет Персея прекрасно, – говорили абдеритки, – жаль только, что в нем все время невольно проглядывает Киклоп. Кассиопея, маленькая кривляка с фальшивыми ужимками, пела совершенно неестественным тоном; но с ней очень считалась супруга второго архонта – актриса умела петь в весьма забавной манере разные песенки и… следовательно, исполняла свою роль насколько могла хорошо. Жрец Нептуна ревел ужасным матросским басом, а Агенор пел так жалостно, как это и подобает второму любовнику. Впрочем, он пел не лучше, когда выступал в роли первого любовника. Но так как он хорошо танцевал, то пользовался своего рода привилегией – петь хуже. «Он прекрасно танцует», – всегда отвечали абдериты, когда кто-либо замечал, что его карканье невыносимо. Однако Агенор танцевал редко, а пел во всех зингшпилях и опереттах.
Чтобы полностью насладиться красотой этой «Андромеды», нужно вообразить себе еще два хора, один – нереид, а второй подруг Андромеды; оба хора состояли из переодетых школьников, настолько неудачно изображавших женщин, что абдеритам (к их большому утешению) пришлось досыта посмеяться. Хор нереид производил особенно комичное впечатление благодаря всяким сценическим и музыкальным изобретениям номофилакса. Нереиды с фальшивыми желтыми волосами и огромными бутафорскилш грудями, напоминавшими издали туго набитые мячи, наполовину высовывались из воды. Симфония, под звуки которой выплывали эти морские чудища, была подражанием знаменитого «Брекек, коакс, коакс» в «Лягушках» Аристофана. Для полноты иллюзии господин Грилл использовал различные коровьи рога, время от времени звучавшие в оркестре, чтобы передать звуки трубящих в раковины тритонов.
О декорациях мы ради краткости скажем только, что абдериты нашли их необыкновенно хорошими. Особенно удивителен был закат солнца, который осуществили, поджигая длинные спички, расположенные в форме мельничного колеса. Эффект был бы сильней, говорили, если бы колесо вращалось более быстро. Когда Персей в своих сандалиях Меркурия взлетел над сценой, то знатоки выразили пожелание, чтобы тонкие веревки, на которых он висел, по цвету сливались бы с воздухом и не были бы так заметны.
