духов предков охранить живых сородичей от всякой напасти. Однако ночью сюда не любили приходить, всякое об этом месте говаривали, страшно там было. Потому-то сопровождавшие возы с телами заживо погребенных древлян охранники, которые и до этого двигались молча, не зажигая огней, тут вообще притихли. Шли, озираясь во мраке, вглядывались в шумевшую ветром предгрозовую ночь.
Свенельд шагал впереди возов, держался за обереги, заговоры шептал. Когда при вспышке молнии неожиданно увидел перед собой силуэт в красном балахоне, едва не вскрикнул.
— Леший тебя забери, Малфрида! Напугала.
— Это тебя-то, победитель древлянских чудищ?
Она негромко рассмеялась. Но Свенельду было не по себе. Так и стояла она перед ним в быстром свете молнии — движимое ветром темно-алое покрывало, горящие глаза, блеск зубов в довольной улыбке.
— Я все сделал, как повелела, — сухо произнес он. — Ни единой гривны с убитых не снято, ни единой пряжки или обручья-браслета, кольца остались на руках. А на последнем возу лежит золото и серебро, полученное за дары от древлян. Кубки там, чеканные блюда, дирхемы[66] серебряные. Хватит ли?
Она отошла, сновала между возами, что-то говорила негромкое, ни к кому не обращаясь. Свенельд не поворачивался в ее сторону. Понимал, что ведьма для него старается, сказала ведь, что выторгует его… А ему все равно тяжело с ней. Силы небесные, да разве не так давно он не любился с ней? Не он ли спешил к ней в терем Дорогожичей, надеясь, что нежностью своей да лаской отринет от нее эти темные силы. Ведь только так чародейку можно вновь сделать человеком. Откуда Свенельд это знал — уже не помнил. Но думал, что сладится у них с его древляночкой. А потом он возьмет Малфутку свою в полюдье в древлянские земли, и она поможет ему находить в глухих чащах дивные источники живой и мертвой воды. Так ему мечталось. А вышло… Свенельду и приплати теперь кто, он и тогда больше бы не смог ее коснуться. Пусть и жена его, боярыня признанная. Которая еще и родит ему невесть от кого. И он почти с нежностью вспомнил о своих сыночках от Межаксевы — Мстиславе и Люте, которые жили под покровительством Ольги в ее вышегородском тереме. Там же росла и девочка Малуша, которую некогда принесли древляне из лесов, сообщив, что ему эту дочку родила Малфрида[67]. Девочка и впрямь была на него похожа, но он все равно никогда не выказывал при ней отцовских чувств, так просто, наблюдал порой за малышкой издали. Вот к сыновьям от Межаксевы он тепло родительское испытывал, гордился, какие они ладненькие и смышленые растут. Ольга их хорошо воспитает, взамен погибшей Межаксевы… но о Межаксеве сейчас думать не хотелось. Это ведь Поле Вне Града, и недалеко от того места, где сейчас стоял Свенельд, расположен курган, где и ее прах покоится.
Тем временем Малфрида все оглядела (как и видела-то в таком мраке? Ведьма!) и показала, куда снести всю поклажу — как мертвых, так и украшения. Люди Свенельда послушно принялись выполнять повеление. В низине между двух курганов уложили всех рядком, разложили на телах богатство и к возам поспешили, как будто подле волов им было спокойнее, чем возле этой странной боярыни Свенельда.
— Все, уходите! — властно приказала Малфрида.
Щелкнули бичи, засопели рогатые волы, послышался скрип телег и торопливый топот ног, приглушенное понукание. Однако Свенельд все же задержался. Приблизился к Малфриде, смотрел на ее слабо проступающий во мраке силуэт. Порыв ветра скинул с ее головы покрывало, разметал волосы. Она стояла и смотрела на него, прямая, как меч.
— Я, наверное, должен поблагодарить тебя, Малфутка.
— Должен, — почти весело отозвалась она. И через время сказала совсем иным тоном — задумчивым, чуть печальным: — Сперва я очень испугалась за тебя, хотела побороться с этим… Но сейчас я уже просто выполняю условия сделки. Клянусь самим Перуном Громовержцем — ты даже предположить не можешь, каковы эти условия. Но я уже дала слово и сдержу его. А теперь уходи!
Порыв ветра прошумел почти рядом, вновь сверкнула молния. Волосы Малфриды разлетелись, и, мерещилось, они шевелятся, будто живые. Темные глаза ведьмы казались огромными. А вот ее улыбка… В ней было нечто решительное и жутковатое. И все же, когда Свенельд уже отходил, спросил через плечо:
— А не страшно ли тебе? Может, мне лучше быть где-то поблизости. Я ведь… Знаешь, я ведь тоже кое на что способен.
— Знаю, мой витязь. Но уходи! Уходи!
В ее голосе чувствовалось раздражение, и он ушел.
Малфрида же спешила, ей надо было успеть до начала грозы. Она вынула из-за пояса маленький нож и стала спешно выводить полагающиеся знаки на земле вокруг мертвых тел древлян. Она вспомнила все, чему ее научили древлянские волхвы, однако опасалась, что в ней самой нет ни капли силы, чтобы заклинание подействовало. Одна надежда, что и голодный Кощей ждет своей жертвы и подношений. Вот у кого в услужении она оказалась. Ее учителя-волхвы такого и предположить не могли.
Хорошо видя в темноте, она начертила вокруг разложенных жертв круг и обвела его знаками. На самих древлян она и не смотрела — не интересно. Правда, один раз ей показалось, что за ней кто-то стоит, и она нетерпеливо оглянулась. Никого. Значит, просто бродячие духи давно умерших встали из могил и движутся во мраке, заинтересованные шевелением на их законном месте.
— Да пошли вы! — отмахнулась Малфрида. Она уже не были Малфуткой, чтобы шарахаться от всяких бестелесных призраков.
Закончив приготовления, Малфрида села и, обхватив руками колени, стала ждать. Видела, как ветер волнует травы, как искореженно застыли мертвые тела древлян — мясо для поедателя Кощея. С душком уже, наверно. Интересно, любит ли Кощей с душком? Зато без применения булата, след которого на мертвечине не нравится Кощею.
— Ну и где же ты? — зло выкрикнула Малфрида.
Порыв ветра… А потом будто тишина, но ведьма так близко ощутила холод, что даже подалась в сторону. Казалось, кто-то невидимый и могущественный стоит за ее спиной, дышит на нее замогильной стылостью.
— Я здесь. Ты звала, и я рядом.
Она расширила глаза, всматриваясь. Кожу от напряжения будто покалывало, зубы стало сводить. Что-то и впрямь поменялось, теперь она могла увидеть сероватые тела блазней, нечеткие, расплывчатые, сгрудившиеся вокруг нее. А потом они словно развеялись, и прямо перед собой она увидела темное пятно: оно все ширилось, вибрировало, двигалось. В нем не было ничего человеческого, но Малфрида не могла отделаться от ощущения, что оттуда на нее глядят холодные жадные глаза. Ей стало страшно.
— Боишься меня?
Этот голос… этот то ли вздох, то ли утробный стон.
— Я принесла тебе задаток за Свенельда.
— Хорошо…
И вдруг она отчетливо увидела, как из темного отверстия появилось нечто. Сперва ей показалось, что это огромный червяк, толстенный змей, но потом она все же разглядела, что это был огромный язык — серо-зеленый, чешуйчатый, широкий у темной воронки, но сужающийся на конце. И кончик этого языка стал шарить вокруг, потом протянулся в сторону мертвых древлян, покрыл их и утащил, словно слизнул. Миг — и ни одного из них уже не было в очерченном кругу. Зато Малфрида расслышала, как рядом кто-то сытно и глухо глотнул. Вот так просто? И так жутко?..
Исчезло и золото. Как — Малфрида даже при своем особом зрении не смогла уследить. Она была потрясена силой того, кто общался с ней. Она закрыла глаза, ибо ей вдруг стало противно смотреть. Хотя знала, что не увидит его, не увидит, кем он был на этот раз, но слышала его довольное похихикивание — такое почти детское или старческое, но множественное, как будто разом засмеялись сотни детей и старух.
— Хорошее мое, блестящее мое…
Голос — сильный и глухой — весьма отличался от смеха. Сколько же умерших душ жило в Кощее?
— Я не могу явиться к тебе сейчас, — услышала она голос Кощея. — Где присутствует Перун — мне лучше не являться. Но я принял твой задаток. И вот тебе за это.
