что же ей теперь делать? Почему в своей гордыне она гак и не поставила над войском кого иного? Сейчас же Ольга просто испугалась. Может, этот Маланич и зря пугал ее, но княгиня знала законы, как и знала, что Перун не бабий бог, пусть даже одна такая баба и в кольчуге.
Войско древлян, будто озадаченное медлительностью русичей, тоже остановило свой напор. Столпились, выстроившись рядами — впереди воины в доспехах и с оружием, за ними метатели копий, пращники. И они не спешат выбраться за ряды ям и заостренных копий, понимая, что дальше, будут уязвимы для конников. Тут же конники не пройдут, тут силы пеших древлян с русичами почти уравниваются. У древлян тоже опытные воеводы, они понимают, что бой надо навязать там, где им выгоднее, недалеко от заборолов града, где и свои смогут обстреливать врагов со стен. Не из луков — в такой мороси луки почти непригодны из-за отсыревшей тетивы, а вот пращники и метатели копий вполне могут помочь. Ну и чего теперь медлят русичи? И, ободренные этой заминкой, древляне стали хохотать и выкрикивать врагам оскорбления, обвинять в трусости, дразнить, корчить рожи, делать неприличные уничижительные жесты, улюлюкать.
Ольга медлила. Даже различила, как Асмунд сказал, что лучше бы древляне не приманивали врага в открытом поле. Глупо, имея такое укрепление, выходить на сечу с хорошо обученным русским воинством. А кто-то, кажется ярл Кари, заметил, что древлян явилось столько, что Искоростень не смог бы стольких вместить. Их так много… куда больше, чем ожидали русичи, больше, чем выведали их лазутчики. И теперь… Ольга опять услышала, как кто-то крикнул, чтобы подавала сигнал.
Пока она кружила на месте, решая, кому бы из воевод повелеть начинать, случилось неожиданное. Ибо вперед вдруг вынесся на своей маленькой лошадке Святослав.
Ольга только ахнула. Но лошадь Святослава не понесла, как показалось в первый миг княгине, а просто испугалась шума и, выскочив из строя, стала замедлять бег. Теперь Святослав оказался посредине между двумя ратями, все смотрели на него — воины с обеих сторон, княгиня, волхвы с заборолов Искоростеня… боги с небес. И все увидели, как маленький князь Руси поднял свое копье, которым так гордился, и, довольно неуклюже размахнувшись, бросил его вперед. Но Святослав был еще слабым ребенком, его копье, сверкнув длинным серым наконечником в мороси дождя, упало не дальше, чем стояла его лошадь, попросту скользнуло между ее ушей и рухнуло на землю перед копытами.
Древлян это даже взвеселило, они заревели, заржали, стали потешаться. Но уже подле Святослава оказался выбежавший из строя его кормилец Асмунд, успел схватить лошадку под уздцы и сказал громко:
— Князь уже начал!
А Свенельд оглянулся на своих людей и, выхватив меч, воскликнул:
— Последуем, дружина, за князем!
Ольга схватила Святослава, увлекла упирающегося возмущенного сына за деревья, прижала там, удерживая подле себя. Ибо казалось, и подлесок вокруг вмиг был вытоптан, так рванулись навстречу врагам ожидавшие приказа воины. Бежали, орали, подбадривая себя криком. Когда так орешь в наскоке — и страх как будто отступает, а есть только раж и желание напасть, нестись вперед, есть сила сразиться с кем угодно.
Древляне как будто ждали, стали выстраиваться в ряды, заслоняться щитами. Хорошая оборона, небось, у тех же русичей обучились. Такой ряд не так-то и просто прорвать. И тут, — как и было уговорено ранее, — по звуку рога, люди Асмунда и Свенельда кинулись не к центру цепочки наступавших врагов, а двумя потоками устремились к флангам. Древлян это сперва озадачило, они даже несколько помедлили, потом разбили строй и побежали туда, кому где было удобнее схлестнуться. И так уж вышло, что большая часть ринулась именно туда, где был Свенельд в его яркой накидке и блестящем шлеме. И только середина древлянского строя, как будто так и не решив, куда примкнуть, продолжала бежать к лесу. Но тут из зарослей на них выскочили конники Претича, разили сверху, рубили. Быстро управились. Дальше уже с лошадьми не прорвешься. Воины спешивались, перешагивая через тела поверженных, спешили помогать своим в общей схватке.
Русичи сперва сражались варяжским строем щитов, как и были обучены. Теснили древлян щит в щит, кололи в просветы, даже заставили отступить и прижали к тем же наклоненным кольям, опрокидывали в их собственные ямы. Потом и свои стали проваливаться, разрывая общий строй.
Когда перед Свенельдом рухнул в прикрытую яму-ловушку дружинник, посадник привычно шагнул вперед, закрывая собой прореху в ряду, отвел щитом молодецкий удар древлянской секиры, четко и сильно ударил острым клинком, чувствуя, как осмоленная меховая куртка врага подается под острием. Так-то, меч у Свенельда мог и рубить и колоть, отличный меч франкской ковки. Теперь только успеть его вырвать из тела врага, поднять, когда сверху уже опускается дубина очередного древлянина. Не успел, зато изловчился уклониться. Этого времени хватило, чтобы все же освободить оружие, снова ударить — теперь уже сверху, сильно и жестко — лезвие попало на шею, там, где она переходит в плечо. На древлянине была меховая накидка да еще и обшитая бляхами куртка, но у ворота она оканчивалась, и меч Свенельда застрял в кости. Совсем близко посадник увидел искаженное яростью незнакомое лицо, на котором все явственнее выступало удивление, как будто враг еще не верил, что убит. Но думать о нем было некогда, нападали новые враги, совсем рядом пролетел брошенный кем-то из дальних рядов камень, Свенельд услышал сзади стон. Он успел подумать, что такая схватка долго не продлится… но пока она продолжалась и надо было сражаться.
Жестокая сеча происходила по всему открытому пространству перед градом древлян. Уже не получалось биться строем, все смешалось, превратившись в множество поединков без всяких правил, когда можно было ожидать удар сбоку, сзади, можно было погибнуть от метательного снаряда или вынырнувшего невесть откуда острия копья. Все кипело от людского движения, мелькали тела, искаженные лица, щиты, руки с зажатым оружием, блики шлемов, лохматые шкуры, просмоленные и настолько жесткие, что не сразу поддавались и мечу. Казалось, сама земля вокруг проросла смертью, острым и громоздким оружием, когда направленный клинок выбивается дубиной, когда шипастая булава крошит голову вместе со шлемом, а меч словно змея кидается снизу вверх, вонзается в живот, вспарывает, проникает, оглушая болью… убивая… Кто-то еще выкрикивал команды, приказывая стать спина к спине, кто-то стонал, напоровшись на острый кол, кто-то пытался выбраться по сырым скользким склонам из ямы-ловушки, но его тут же скидывали назад. В ушах стоял оглушающий звон клинков, смешанный с криками человеческой боли и ярости.
Свенельд уже не мог в этой сутолоке командовать своими людьми, но понимал, что нельзя ни отступать, ни обнаруживать страха. Если тебя что-то напугало, считай, что почти проиграл. Нельзя было даже передохнуть, это было бы смертью. И он носился между группами сражавшихся, подбадривал тех, кто готов был отступить под натиском древлян, сам вступал в сечу. У него было врожденное чутье — и верный глаз, которым он мог определить, когда и где возникнет слабое место, всякий раз упреждая события. Меч его был весь в крови, он сам был измазан кровью, и все же древляне узнавали бывшего посадника, которого оберегали его дружинники, кидались на него, воя от люти, и теснили охрану.
Один раз он оказался полностью окружен, успел загородиться разбитым щитом от наседавшего сбоку древлянина, но тут же увидел лезущего на него другого, огромного, теснившего и своих, и чужих лосиными рогами, размахивавшего дубиной. И при этом ревущего, как безумный. Он так и кинулся на посадника, вращая своим страшным оружием. Свенельд отскочил, почувствовав, как воздух у груди загудел от пронесшейся мимо гигантской булавы, «сохатого» тоже немного занесли в сторону его тяжелые рога, и этого мига было достаточно, чтобы Свенельд вонзил свой меч в открывшийся бок врага. Тот не сразу упал, рванулся, в повороте сильного тела выдернув из руки посадника скользкую от крови рукоять, умудрился вцепиться пятерней в лицо Свенельда. Свенельд отшатнулся и стал падать. Успел подумать, что упасть в такой гуще — верная смерть, затопчут. «Сохатый», с торчащим из тела мечом посадника, даже наступил на него. И остался стоять… но уже без своей рогатой головы, Свенельд снизу увидел, как его ярл Торбьерн секирой снес голову «сохатому», как она откинулась, а вверх взметнулся фонтан крови. Рогатая же голова валилась прямо на Свенельда. Он успел откатиться, почувствовал сверху движение от удара, который только чиркнул по одному из рогов. И тут же кто-то рывком потащил его вверх, помогая подняться. Тот же рыжий Торбьерн.
— Ты цел? — спросил, вырывая из тела поверженного «сохатого» меч посадника, протянул. — Ты цел? — повторил.
— Как у Тора за голенищем. Что мне сделается?
