умел выживать?
А сейчас Трехглав улетал. Удалялся туда, откуда прибыл, ибо там он не был жив, не чувствовал боли ожогов. Теперь же он летел, стремительно работая крыльями, торопился, тряс обожженной головой, сыпал огненными искрами, но больше не задерживался, чтобы палить огнем. Куда там, когда у самого уши пылали. И он тупо спешил укрыться. Ибо его гнали боль и чужая уничтожающая его вера. И приближение зари.
В лесу глухо ударило. Шипел, угасая под проливным дождем, черный лес. Медленно встал на свое место острый горючий камень. Новые кряжи исполосовали лес. Когда-нибудь их вновь покроет земля, прорастут новые деревья…
Глава 15
В ту ночь Мокей вдовий сын очень устал. И испугался… А ведь он был воеводой древлянского воинства, он поднялся так же высоко, как почтенные волхвы, мог даже со служителями разговаривать на равных. Видела бы его теперь матушка… Или Простя-изменница, променявшая его на какого-то варяга пришлого. Однако ни о матери, ни о жене он не вспомнил в тот миг, когда ночью над лесом взвилось это чудище трехголовое, когда волна жара пронеслась над городом, подпалив высокие островерхие кровли на городнях. Тогда Мокей, как и иные, бежал сам не понимая куда, лез в какие-то подполы, стучал зубами. А потом вдруг опомнился. Он ведь был среди своих людей, среди воинов, баб и детей, которых он вызвался охранять, за которых боролся. И вот тогда Мокей взял себя в руки и выбрался наружу.
Хвала всем силам подземным и небесным, но страшного змея уже не было. Куда подевался? Да пропал, и леший с ним! А вот башни над городом пылали. Загорелись самые высокие кровли в старом княжеском тереме над рекой. Там, где ранее располагалась гридница с колдующими в ней чародеями, где высились теремные переходы князя Мала, теперь все сильнее и гуще разгоралось пламя. Даже ливень с ним не справлялся. Если не погасить огонь, не растащить по бревнам ближайшие постройки, не сбить пламя с начинавших дымить соседних кровель — того и гляди, пламя погонит их всех прочь из города — как раз на мечи русичей. Этого Мокей допустить не мог.
Поэтому он весь остаток ночи и сырого дождливого утра метался как угорелый, где отдавал приказы рушить избы на подходе к терему, где велел заливать горящие головни на дымящихся кровлях, где открывать хлева и амбары, чтобы спасти скотину и запасы. Ибо никто не был уверен, что русичи ушли при виде трехгодового змея. Хотелось бы в это верить… но лучше все же подкрепить эту надежду уверенностью, что у них еще есть средства обороняться и выдержать осаду.
Хвала богам, кроме теремных строений, град особо не пострадал: пронесшееся над городом пламя задело только самые высокие кровли, а поливший затем дождь позволил вовремя справиться с огнем. И все же, когда на сером рассвете Мокей прошелся туда, где ранее была гридница… И косточек от служителей не осталось. Как же теперь они будут без своих чародеев? Ну да Мокея это не сильно огорчило: нет чародеев, сами справимся. После всех этих схваток он уже понял, что и они сами на что-то горазды. А вот что князя Мала нигде нет — взволновало. Княжеская хоромина хоть и тоже пострадала от пожара, но не настолько, чтобы князь в ней погиб, вон, люди успели из нее выскочить, все эти тиуны, девки теремные, челядь, охранники. Но ни у кого из них Мокей не мог выведать, куда делся сам Мал Древлянский.
Для Мокея это было похуже, чем гибель доброго десятка чародеев. Волхвы-то знатно помогли древлянам своими чарами, однако люди бились все же за своего князя, именно Мал олицетворял для них свободу, он был символом того, что им еще суждено отстоять свое право называться племенем, у которого есть свой законный правитель. И вот князя нигде не могут разыскать. Причем один из охранников сказал Мокею, что видел, как Мал ночью выходил из своей опочивальни вместе с Маланичем и Пущем и они вместе отправились к большому терему с гридницей.
Это было особенно худо: от гридницы… Даже огромные балки-матицы, поддерживавшие ее высокую кровлю, теперь сгорели до основания. А уж люди…
И все же, когда стали рыскать на пепелище в надежде найти что-либо пригодное для дальнейшей жизни, вдруг уловили какой-то крик и плач. Растащив бревна, обнаружили заваленный рухнувшими стропилами лаз. Мокей сам о нем вспомнил: некогда он спускался с Маланичем в подполье, знал, что там есть вырубленная в древнем граните полость, где чародеи творят свои заклинания. Мокей приказал людям поднять тяжелую крышку лаза, и оттуда выбрался перепуганный охранник из свиты волхвов. Мокей ранее тоже в таких состоял, тоже носил положенный по чину добротный доспех и умел держаться с достоинством и отстранение от остальных: дескать, мы к чародеям приближены, у нас удел свой, высокий, непостижимый, мы подле тех, кто с богами общается, состоим. Этого парня он знал: особо верный, замкнутый, важный был. А сейчас отчего-то трясся и рыдал. Но все же его отпоили студеной водой и вызнали, что ночью он стоял на страже в подземелье, куда спустился Мал и волхвы.
Мокей сперва обрадовался. Подумал было, что мудрый Маланич, предугадав, что грядет страшное зло, смог уберечь князя. Но Мала как раз в подполье не оказалось. Там лежали в беспамятстве трое волхвов, — сам Маланич, Пущ и Шелот. Плохо они выглядели: лица бледные, осунувшиеся, в потоках засохшей крови, которая струйками вытекала у них из ноздрей и ушей, даже из уголков глаз. Да и глаза были в темных отметинах синяков, какие возникают, если сильно огрели по шлему. Шлем выдерживает, но от удара синяки сами собой выступают. А еще Мокей отметил, что и в обмороке волхвы лежали, не разжимая рук. Некогда вдовий сын сам состоял в учениках кудесников, знал, что такое бывает, когда чародеи сообща творят великие заклинания. И его осенила догадка… Неприятная, страшная. Змей-то ведь просто так явиться в мир не мог.
Было еще нечто, что озадачило Мокея: волхв Шелот отчего-то оказался не в привычном одеянии ведунов, а в нарядной желтой рубахе князя Мала, в его щегольских узорчатых сапожках с острыми носами. С чего бы это Шелоту так вырядиться? Вот об этом перво-наперво и спросил Мокей, когда троих волхвов вынесли на двор, отлили водой, стали приводить в чувство.
Шелот очнулся первым, но на вопрос Мокея будто и ответить не мог ничего, разводил руками, что-то бубнил непонятное.
— А князь наш где? — обступили Шелота древляне. — Нам сказывали, с вами он был. Куда вы его дели? Где князь?
Вопросы так и сыпались со всех сторон, Шелот смотрел вокруг мутным взором, отмахиваться начал, заплакал вдруг. Плачущего волхва тут не видели, это подивило, но не настолько, чтобы его оставили в покое, наоборот, все как будто рассердились, стали напирать на него, трясли, требовали ответа.
— Оставьте Шелота.
Это произнес Маланич.
Он по-прежнему лежал, где положили, глаза закрытые, вода, какой его приводили в чувство, смыла с лица следы крови, но он оставался по-прежнему бледен, казался немощным, однако в этом твердом голосе все еще были прежние властность и сила. Все так же, не открывая глаз, Маланич стал приподниматься, встать не смог, просто сидел под бревенчатой стеной, опустив голову с мокрыми седыми волосами. Сейчас он казался бы слабым старцем, если бы не его уверенный твердый тон:
— Мы — волхвы, служители богов — не ответчики перед людьми.
— В мирное время — не ответчики. Но сейчас не то, — сказал кто-то из толпы.
К Маланичу склонился Мокей.
— Вас последних видели с князем Малом. Тебя, Маланич, Пуща и…
Тут он заколебался. Замер на миг, переводя взгляды с одного на другого волхва. Маланич понял: сообразительный сукин сын, догадывается. И даже вздрогнул, когда некогда возвышенный им вдовий сын выпалил:
— Пошто Шелот в рубахе князя разгуливал?
Маланич повернул в его сторону занавешенное волосами лицо, слабой рукой откинул пряди. Жуткий взгляд — черные глаза в кругах темных синяков казались неестественно большими, белки были красными, кровавыми. Мокей даже сперва опешил, попятился. Но с ним были его люди, чего ему опасаться полуживого волхва. И он опять спросил: куда делся князь?
— Если отпустите нас, вернем вам князя, — отозвался Маланич.
