курточке на колоде, который топает ножкой, вопит что-то. Увидел волхв, и как княгиня Ольга (Проклятая! Проклятая!) уводит сына за руку в большую избу среди укрепленного стана русичей. Усадьбу Малино теперь было не узнать, поэтому Маланич стал внимательно ко всему приглядываться. Понял, что сына Ольга расположила в большой курной постройке недалеко от сгоревшего княжеского терема, рядом вон дуб старый возвышается, уцелел после набега. Он рассмотрел, что изгороди чужаки вокруг усадьбы восстановили, вон, чувствуют себя там как дома, расхаживают спокойно, повсюду костры, русичи что-то готовят в котлах, переговариваются, чистят и точат оружие. Но ничего, ночью многие из них отправятся в лес, считая, что, как и прежде, к ним из ложбин и оврагов потянутся отряды мертвецов. Они не знают, что сегодня некому поднимать на них мертвых. А пока это поймут, у него будет время сотворить то, что задумал.
И Маланич опять вглядывался в видимые во мраке стоячей воды очертания прежней усадьбы, опять будто примеривался, где стоит изба со Святославом. Ветви дуба подле него почти нависают над ее покрытой дерном шатровой кровлей, вверху виднеется широкое отверстие — продух для выхода дыма. Продух был открыт, как всегда делают, когда нет дождя или снега, когда погода позволяет дыму выходить наружу. Маланич внимательно оглядел его, хотел и внутрь заглянуть да углядеть, где ложе Святослава. Но отчего-то не смог. Это его подивило. Он попробовал еще раз, но опять не сумел. Вода гасла, очертания исчезали. Что-то внутри избы не давало проникнуть туда чародейству Маланича. Он подумал и решил, что все из-за проклятых христиан. Раньше их тут сразу же убивали безжалостно, но теперь собралось немало. Маланич подозревал, что именно их молитвы и развернули змея. Как же он это не учел ранее? Они не учли… Теперь все учитывать и решать предстоит ему одному. Последнему настоящему волхву древлянской земли, последнему умеющему ворожить кудеснику. Но он справится. Ибо знает чары, чтобы усыпить христиан, и тогда они не смогут молиться. А без их молитв, как он надеялся, он сделает все, как и задумал.
Однако в одном колдун ошибался. В расположенной подле старого дуба избе, выбранной для обитания маленького князя, не было никого из христиан. Там находились пара прислужниц Ольги, старая нянька Святослава, была и сама княгиня, сидевшая как раз в светлом пятне под продухом и ласково разговаривавшая с устроившимся на ее коленях сыном. И была там Малфрида. Ведьма расположилась на лежанке за груботканой занавеской, голова ее покоилась на валике из свернутых шкур, под которыми она хранила свою суму-калигу со страшным и преданным оберегом. Именно эта ссохшаяся кисть Кощея и не допустила к охраняемой хозяйке чужое чародейство.
Малфрида не вслушивалась, о чем разговаривают Ольга со Святославом, лежала, отвернувшись к бревенчатой стене. Последнее время она чувствовала себя неважно, ломило спину, слабость одолевала, напрягался живот. И так уже второй день. Женщины говорили, что время ее на подходе. Ах, скорей бы! Всегда отличавшейся отменным здоровьем древлянке было неприятно ощущать свою немочь. Надо же, ранее, когда она носила под сердцем Малушу, она ничего такого не чувствовала. Тогда в ней было иное отношение к ребенку, она любила его, наслаждалась ощущением зреющей в ней новой жизни, хотя и была предупреждена, что дитя придется отдать на воспитание волхвам. А это дитя, невесть от кого — оно было для нее напоминанием того, что с ней сделали соплеменники, напоминанием об их жестокости, об унижении, о боли… о разбитой любви. Ибо Малфрида уже не надеялась, что когда-нибудь они будут со Свенельдом вместе, даже с равнодушием относилась к его сближению с княгиней. К самой же Ольге она испытывала некое подобие расположения, ценила ее заботу о себе, даже ощущала вину оттого, что не может как следует помочь той в ее трудах. Вон люди твердят, что у княгини есть собственная чародейка, а от нее проку, как от треснувшего горшка. Вот когда она избавится от этой изводящей изжогой и болями в спине тяжести, тогда она вновь… Ах, как же хотелось этого «вновь»!
Устав томиться от безделья, Малфрида откинула край занавески, смотрела, как Ольга, достав гребень, пыталась расчесать вихры сына, но мальчонка крутил головой, уворачивался, что-то стал говорить матери, рубя по воздуху маленькой ладошкой, как будто что-то неимоверно важное хотел сказать, как солидный муж, как воин, а она тут со своим гребешком. Малфрида усмехнулась. Святослав был забавным. Не диво, что Ольга так любит его. Но для княгини сын еще и надежда на власть, на свое главенствующее положение. Понять можно.
Послышались шаги, шкура на проеме двери откинулась, и в избу вошел Свенельд. В сторону, где лежала его боярыня, не посмотрел, покликал Ольгу. Свенельд мог справиться и без княгини, благо, что его уважали в войске, однако он всегда звал ее на сходки, словно хотел показать, что она тут главная. И Ольга тут же оставила сына, подошла. Они негромко переговаривались, Малфрида расслышала, что говорил ее муж: дескать, пока воинство воодушевлено после слов Святослава, пока не думают об отходе да затяжной войне, следует начать готовить их к мыслям о приступе. Пусть Ольга им скажет об этом, а его верные люди будут все время твердить про необходимость захвата Искоростеня, про то, что войну можно закончить, как только они возьмут древлянский град. Да и то, что Искоростень пострадал от огненного Трехглава, не следует забывать, нельзя позволить, чтобы вновь обстроились да подготовились к осаде.
Так за разговорами они и вышли. Но вскоре в полуземлянке появился новый гость — Малкиня. Малфрида обрадовалась ему, даже стала подниматься, кутаясь в теплую пушистую шаль из пуха местных коз, но ведун сделал ей успокаивающий жест и перво-наперво подошел к Святославу. Он принес маленькому князю подарок — вырезанную из древесного корня лошадку. Подарок понравился Святославу, он стал играть им, как будто коняшка легко и красиво гарцует по воздуху, цокал языком, изображая звук подков, дивился, как в свете лучины увеличивается тень игрушки на стене. Увлекся, и Малкиня потихоньку подошел к Малфриде. Она улыбнулась ему. Она сейчас редко кому улыбалась, но верный друг Малкиня всегда мог рассчитывать на ее расположение и добросердечность. Даже прислуживавшие Ольге и заодно и ее беременной чародейке женщины это заметили, шептались в своем углу.
Малкиня сел на полагающем расстоянии от беременной боярыни, поведал ей новости, сообщив и про то, о чем говорилось на сегодняшней сходке. Малфриде это было интересно, но не особенно взволновало. Она опять ощутила, как сильно потянуло в спине, отдалось болью внизу живота. Она сжала губы, стараясь, чтобы в полумраке избы Малкиня не заметил этого. Хотя полумрак сейчас был не такой и плотный: лучину жгли скорее по привычке, а основной свет поступал в открытую отдушину в кровле. Он светлым столбом попадал в помещение, высвечивая даже своды кровли. Древляне всегда так строились, поднимая кровлю повыше для лучшего отвода дыма.
Малкиня резко умолк на полуслове.
— Что? — спросила Малфрида.
И сама поняла — что. Он уже не впервые обращал внимание на ее калиту, лежавшую в изголовье за свернутыми шкурами. Итак, опять заворочалась эта неугомонная лапа. Малфрида вспомнила, как ранее ее сперва пугала, потом раздражала эта неуемность сухой высохшей конечности. Теперь она привыкла, поняла, что люди не особо придают этому значение, как будто ведьме княгини и полагалось таскать с собой какого-то упрятанного в мешочек калиты зверька. А вот Малкиня знал, что там, его это волновало. Зато теперь, благодаря Кощееву оберегу, она могла скрывать от ведуна свои помыслы. От этого ей с ним было даже легче, не досаждало ощущение, что от него ничего не укроешь. И все же порой думалось: уж не притворяется ли Малкиня? Он пусть и открытым кажется, а хитер. И Малфрида, чтобы проверить ведуна, стала думать о нем… Всякое думать. И то, как хорош стал Малкиня, какие у него умные ясные глаза, как он раздался в плечах, возмужал. И еще о том, что ей нравится, какой он чистюля, вон волосы чистые и вымытые, расчесаны гладкой русой волной. Иные вон в этих походных условиях да в постоянных схватках забыли и что такое лицо умыть, бородами до скул заросли. Понятное дело, не до того воям, когда то древляне напирают, то нежить подбирается. А вот Малкиня всегда находил время, чтобы придать себе достойный вид. И это несмотря на то, что он стал сражаться не менее иных — откуда и умение у него взялось, у неженки? Вон его даже Асмунд хвалил, говорил, что у молодого волхва прирожденная ловкость есть. Правда, когда при ясном свете дня приходится с древлянами сражаться, Малкиня никогда не воюет, зато ночью… О, ночью страшное тут творится, люди сами дивятся, что уже стали привыкать к схваткам с мертвыми. Кажись, ничего страшнее этого и нет, а вон же, воюют. Да еще и мертвых своих жгут. Запах паленого мяса уже стал привычным. И Малкиня им помогает, стягивает к огненной краде изувеченные тела. А потом все же, как бы ни устал, идет отмывается от крови. Неженка. Раньше-то волхвы его воспитывали, потом в тереме князя обитал бесхлопотно. И вот же каков стал — сильный, уверенный, ладный весь. Такого поцеловать порой хочется, запустить пальцы в его шелковистые волосы, коснуться губами сильной шеи,
