Когда Мокея обожгло в боку, он даже не сразу это заметил, просто вдруг стало тяжело бежать, сложно увертываться от наскоков, отпихивать разбегавшихся в попытке спастись своих же. В какой-то миг он осел на землю. Снега уже не было — была грязь, смешанная с кровью и порубленной человеческой плотью. Древлян было очень много, некоторые уже пали, иссеченные и искореженные, смотревшие застывшими взорами в небо, другие пытались, как и Мокей, отбиваться, были и такие, кто прорывался, несся к спасительному лесу. Но и там их настигали, опять убивали. Воздух был полон криками ярости и боли, пропитан запахами железа и крови. Мокей попытался ползти, почти бессознательно, почти на одном усилии воли, сам едва ли соображая, что еще жив.
Некоторые из древлян кинулись обратно в пылающий град. Таких не трогали: пусть горят себе. Зато гнались за теми, кто пытался спастись вплавь по реке, и спокойные воды Ужи уносили по течению лишь трупы. Бойня длилась больше часа. Все вокруг было пропитано ощущением смерти, и когда вдруг вспыхнуло солнце… Солнце, которого так долго не было над землей древлян, — оно осветило ужасающую картину крови, смерти и грязи. Такое солнце уже не могло обрадовать никого. Одни все еще пребывали во всеобщем раже смертоубийства, другие были мертвы… Только черный дым от Искоростеня плыл к непривычно ясному небу, затеняя яркое светило, словно стремясь скрыть от его лика ужас творимого на земле.
Но смерть еще не окончила свою жатву. Охмелевшие от крови и победы русичи бродили по полю боя, усеянному трупами, добивая раненых. Асмунд и Свенельд хотели было прекратить резню, но ничто уже не могло сдержать опьяневших от крови победителей.
Свенельд, пошатываясь, пошел туда, где стояли вдохновительницы происходящего — княгиня и ее ведьма. Лицо Ольги оставалось по-прежнему спокойным, ужас творящегося на глазах ее не поколебал. А вот Малфрида как будто даже отступила, край капюшона нависал на лицо, словно ведьма хотела так закрыться от всего. Но на нее Свенельд даже не взглянул. Смотрел на Ольгу.
— Ну что, ты довольна? Это твое торжество?
Даже его обычное безразличие как будто отступило, мускулы на лице чуть подрагивали, глаза казались особенно яркими, но холодными.
И тогда Ольга произнесла:
— Власть в моей стране держится на силе меча. Но теперь все знают, что и у слабой женщины хватит духа направить эти мечи!
Да, теперь ее власть признают безоговорочно. А вот Свенельду было тяжело на нее смотреть. Умом понимал, что в чем-то она права: ее будут бояться, против нее больше не восстанет ни одно русское племя. Но даже его брала оторопь от того, что она сделала. Сам по себе Свенельд не был злым человеком, он любил схватку ради победы, подобное же истребление подвластного люда ужаснуло его не менее, чем бой с Кощеем. В той их схватке он все же мог выказать удаль, ему было что отстаивать — светлые силы, беззащитное дитя, себя самого. А тут… Такой резней обреченных витязю было трудно похваляться.
Солнце поднималось все выше, освещая темное поле вкруг Искоростеня. О снеге теперь никто и не вспоминал, его как и не было, все растопили огонь и смерть. Повсюду валялись нагромождения трупов. Несло смрадом толпы и горящего града. Русичи как будто стали приходить в себя. Кто-то ликовал, что вот все и окончилось, они отомстили за зло древлянам, они победили! Но были и такие, кто озирался, будто с недоумением, кто застывал, только теперь сообразив, что они наделали. Свенельд увидел, как невдалеке от него мучительно рвет Претича. Надо же, этого лихого рубаку и то проняло. А вот княгиня наблюдает за всем почти с интересом. Окликнула своего ярла Кари, стала отдавать ему приказания. Голос был спокойный и кристально ясный. А вот Малфрида вдруг кинулась прочь, сперва просто пошла, натыкаясь на деревья и кусты, потом побежала. Свенельд едва не пошел за ней. Понял, что даже ведьме плохо, надо утешить. Они бы сейчас поняли друг друга, как никогда ранее, им бы было что сказать друг другу, может, даже найти один в другом утешение.
Однако Свенельд оставался воеводой, ему надо было созвать своих, надо было вызнать, как его люди. Да и пора было начать убирать поле. Негоже ясному небу видеть такую смерть.
Уборка поля боя порой занимает куда больше времени, чем длится сам бой. Поэтому воины почти до сумерек сносили мертвые тела, возжигали костры над павшими, творили обряды, успокаивающие души убиенных. Хоронили как древлян, так и своих павших. Всем надо было отдать дань уважения, чтобы никто не стал мстить из того мира, чтобы душа каждого была принята в Ирии.
Среди костров и дымов, кое-как перекусывая, кое-как переводя дух, Свенельд был занят до самого вечера. Потом пошел туда, где в стороне собрались русичи — подавленные, мало похожие на торжествующих победителей. И добра не взяли, и похвалиться удалью было словно не к месту. Да и устали все неимоверно. Зато у княгини уже собрались воеводы, обсуждали, как дальше быть. Отдыхать долго недосуг, княгиня рассчитывала уже завтра начать сборы в полюдье. Весть о разгроме Искоростеня все одно разлетится по всему древлянскому краю, пора было назначать воев на постой, рассылать людей, чтобы было ясно, сколько дани возьмут, какие оброки назначат. Ольга не собиралась быть милостивой к древлянам, говорила, что назначит для них особую дань, чтобы возместить все убытки, чтобы расплатиться с воинами. И тут ей был нужен Свенельд, знавший, как никто, каковы дела у древлян. Княгиня искала его в толпе взглядом, рассчитывала на своего верного варяга. Кажись, только что тут был, а вот же ушел. Велела искать его, кликать.
Свенельд слышал, что его зовут, но не отзывался. Он нашел в чаще сидевшую на поваленном бревне Малфриду. У ее ног лежал неподвижный древлянин, она смотрела на него. Выглядела озябшей, усталой.
Воевода молча опустился рядом, приобнял за плечи, накрыв полой меховой накидки. Через какое-то время Малфрида заговорила:
— Это мой враг, Мокей вдовий сын, — кивнула она на тело у своих ног.
Посадник только подумал, что нехорошо, что и этого на костер не уложили, надо прислать людей, чтобы похоронили. Больше ничего не чувствовал. Это же сказала и Малфрида:
— Думала, как сгинет мой враг, великое ликование в душе ощущать буду. А мне… Мне горько отчего-то. Пусто как-то.
Ее глаза были темными и печальными. Свенельд произнес:
— Порой мы сами не ведаем, чего нам надо. Взбодрись же и подумай, как дальше жить будем.
Она посмотрела на него, медленно отстранилась, убрав его руку с плеча.
— Ты вот добр ко мне сейчас, Свенельд. За то спасибо. Но я ведь осталась такой же, как я есть. И ты этого никогда мне не простишь, всегда будешь помнить и чужим останешься.
— Я знаю. Но пока мы еще муж и жена.
— То для людей, а сами мы иное знаем.
Они помолчали немного. Потом Малфрида сказала, что благодарна ему за то, что сына ее спас.
— Я ведь имела беседу с Малкиней перед его уходом. Он рассказал, что ты себя не щадил, защищая дитя, какое я за тебя Кощею обещала.
— Не мог я того позволить, — вздохнул варяг. — Ну что я за витязь, если меня баба защищает, да еще малым дитем заслоняет? А так я вроде и сам на что-то годен.
— Да, не по зубам Темному мой славный муж, теперь я это понимаю. А помочь хотела, потому что любила тебя без памяти.
— Любила?.. А теперь?
— Теперь мы слишком разными стали, Свенельд. И не ужиться нам. Ты воевода, тебе власть и сила нужны. А я…
Тут она умолкла. Свенельд пытливо всматривался в ее лицо — такое спокойное и привычное сейчас, без этих жутковатых всполохов в очах.
— Что ты для себя решила?
— Уйду я от тебя, если позволишь. Не жить нам вместе, разные мы. Ты против любого чародейства готов восстать, так как сильнее любых чар. А я… Я и есть эти чары.
В стороне опять послышались зовущие Свенельда голоса, показалось даже, голос Ольги кличет: и взволнованный такой, громкий.
— Пойдем к ней, — сказала, поднимаясь, Малфрида. — Она наша госпожа, ей оба служим. Да и должница моя Ольга, пора уже у нее взять обещанное: дочку нашу, Малушу. Мне дочка сейчас была бы
