нужна. После беды и горестей очень бы хотелось кому-то дать тепло сердца человеческого. Ведь есть же во мне и что-то человеческое, как думаешь, Свенельд?
— Есть, — негромко отозвался он. — Когда ты от мертвого поля в лес шарахнулась, я это понял. Вот и искал тебя.
Он говорил как будто спокойно, но Малфриде с ее умением видеть во мраке показалось, что его лицо как-то изменилось. На нем появилось нечто взволнованное и смущенное.
— Признаться тебе хочу, Малфрида…
И повесил голову, не в силах взглянуть ей в лицо. А она слушала, как некогда он, опасаясь разочаровать возлюбленную Ольгу, отрекся от маленькой Малуши, отдал ту, как что-то ненужное, княгине, и теперь их дочь растет среди челяди Ольги
— Но ей хорошо там, Ольга о ней заботится, — поспешил добавить Свенельд.
— Значит, и в Ольге есть что-то человеческое, раз чужое дитя приветила, — подумав, сказала Малфрида. — А то после сегодняшнего мне уже стало казаться, что никто ей не мил в этом свете.
Из зарослей на них вышел Претич, едва не споткнувшись о тело неподвижного Мокея. Ругнулся впопыхах, потом к Свенельду: мол, обыскались тебя все, княгиня себе места не находит. А Малфриде подмигнул: надо же, еще недавно едва не пополам сгинался от чрезмерности кровопролития, а теперь опять готов служить, хватать жизнь полными горстями.
Когда он ушел, Свенельд тоже поднялся.
— Ты не ответила, куда пойдешь? — И добавил смущаясь: — Не чужая мне, должен я знать.
— К Малкине, — отозвалась бывшая жена посадника. — Люб он мне стал, хорошо с ним, да и понимает он меня. Вот и будем с ним жить в Любече, с ним и Добрыней, если уж сын мне такой достался. Малушу тоже к себе возьмем.
Свенельд смолчал. В душе потаенно вспыхнула былая ревность, но он заставил ее умолкнуть. А ведь впрямь Малфрида и Малкиня могут стать ладной парой. И дети с ними. Хорошо им будет вот так вместе, можно и позавидовать. Только вот он… Да и за Малушу так стыдно, что и передать нельзя.
Повинный, грустный вид Свенельда стал утомлять Малфриду. Она поглядела на него — и сделала легкий колдовской посыл. И пригрезилась посаднику Ольга княгиня, что волнуется и ждет его. Пригрезилась прекрасная и ласковая, с ясными глазами и разлетом соболиных бровей, с горделивой посадкой головы и ярким ртом, какой он так жаждал некогда целовать. И опять желает.
Свенельд быстро ушел, словно кто приказал, не оглядываясь.
Малфрида дождалась, пока стихли его шаги, и опять склонилась над Мокеем. Потом достала из-под полы пенулы два флакона с живой и мертвой водой. Сперва облила окровавленное тело мертвой, потом перевернула своего давнего врага и, уложив у себя на коленях его голову, влила в рот немного живой. Лицо Мокея дернулось, только что тяжелый затылок потеплел, чуть шевельнулся. Он приоткрыл единственный глаз, еще мутный, еще ничего не понимающий.
В глазах Малфриды разгоралось желтое свечение.
— Ты уйдешь, — приказала. — Забудешь все и уйдешь неведомо куда. Жить будешь далеко отсюда, но жить.
И ушла. А зачем это сделала? — сама не знала. Враг ведь… Но она столько положила их сегодня, что захотела хоть одного поднять.
Она не вернулась к стану русичей, шла через лес быстрым шагом. Шла к Малкине и детям, улыбалась, представляя, как они счастливо заживут. Как люди, без всякого чародейства. Ибо она сделала свой выбор, и никаким темным силам ее не достать!
Когда с подсказки Свенельда пара дружинников явились похоронить мертвого Мокея, того уже и след простыл. Можно было и заволноваться — смутьян и бунтарь, прекрасный воин и смекалистый воевода, он бы мог наделать много зла. Однако за все время зимнего полюдья Ольги по древлянской земле о Мокее вдовьем сыне не было ни слуху, ни духу.
Эпилог
Большую часть времени этого полюдья Ольга провела в древлянской земле. Сама проехала по всем пределам, сама приказывала, где установить крепостцы-погосты, где баню себе велела ставить, где гать через болото проложить, где колодцы вырыть, а где и ловами себя развлекала. Однако с местными жителями держалась столь сурово и неласково, столько дани взяла с них, как товарами, так и людьми, что древляне зачастили к Свенельду, молили слезно защитить от погубительницы. Свенельд отмалчивался. Самому было стыдно, но после резни под Искоростенем понимал: Ольгу не переупрямишь. И он молчал, когда она забирала старейшин в полон, заменяя на своих ставленников, когда вереницы пленных под охраной отправляли на рынки рабов, когда ее люди выгребали из закромов последнее, отправляя в Киев, а еще в Вышгород. Совсем опустела после этого полюдья древлянская земля.
И потеплевшие было одно время отношения Свенельда и Ольги опять стали холодными, едва словом как-нибудь обменяются. Кто и подумать теперь мог, что эти двое некогда сладко целовались под дубом в становище русичей. Когда миновали древлянскую землю и полюдный обоз вступил в край подвластных дреговичей, Свенельд хотел было отстать, остаться у древлян, но Ольга не позволила. И тогда всем стало ясно — не доверяет своему любимцу, хочет сама следить за ним.
На исходе зимы полюдный поезд прибыл в Смоленск на Днепре, сюда же съехались и многие удельные князья, дабы встретиться с правительницей, принести ей присягу. В том, что Ольга удержала в своих женских руках власть, — никто из них не сомневался. Но и не забывали, что она баба. Вот и подзывали, что неплохо бы ей мужа заиметь. А им достойного князя. Эта мысль многих не оставляла, поэтому к Свенельду опять стали приглядываться и шептаться по углам: отчего княгиня посадника древлянского не отпускает? Пошто держит подле себя да на все сходки с ним является? Многих это раздражало, но многие уже и стали это принимать. Даже пошла весть: после возвращения полюдья в стольный Киев Ольга станет женой выскочки-посадника.
Когда княгиня узнала, что все порешили, когда стала замечать, как сторонние князья спешат заручиться поддержкой и дружбой Свенельда, она вдруг заволновалась, испугавшись его возвышения. Едва не прогнала, так была груба и непочтительна. Но Свенельд только усмехнулся. Понимал, как для Ольги нелюба мысль, что ее принудят к браку, что потянут у нее так страшно и жестоко удержанные бразды правления. Потому и сам не пожелал сопровождать княгиню в дальнейшем полюдье, даже не вышел проститься, когда отбывала.
Княгиня это отметила. И хоть прежде всего ценила свою власть, но ведь бабой все же была. Пока она держалась со Свенельдом холодно и отчужденно, думала, что правильно поступает, даже некое удовлетворение получала от его кручины. А как сам Свенельд дал отходную да стал избегать ее, призадумалась. Вызвала к себе как-то Асмунда, стала выспрашивать, что сам Свенельд говорит, куда поедет. Асмунд сказал:
— Малфриду он хочет разыскать.
У Ольги так сдавило горло, что и слова молвить в первый миг не могла. Наконец совладала с собой, спросила:
— Да пошто она ему? Ведь сам же всем сообщил, что брак их в прошлом, что не жена ему более чародейка моя?
Асмунд только пожимал плечами.
— Ты спросила — я ответил.
И горестно так Ольге сделалось. Ей земли кривичей надо было объехать, потом северянский край посетить, дел невпроворот, а она только и думала, что опять ее Свенельд воспылал чувствами к чародейке. И ведь известно, где та ныне обитает — в Любеч подалась. Ольга то знала, так как сама отдавала приказание отвезти туда к Малфриде свою воспитанницу Малушу.
И все, что смогла княгиня, это упросить Смоленского князя Гилю — разудалого весельчака и любезного правителя — оставить Свенельда в его граде, увлечь ловами и пирами, развлекать и веселить, чтобы забыл тот о прежней жене.
