Симона Вилар
Чужак
Лето 862 года
Ясноок первым почувствовал — что-то случилось. Еще минуту назад он с княжичами яростно рубил деревянным оружием крапиву у частокола, но вдруг замер, застыл, словно к чему-то прислушиваясь.
Вскоре и наставник Бьоргульф почуял неладное, сердито цыкнул на расшумевшихся детей. И в самом деле, что-то происходило, засуетились стражи на заборолах[1] крепости, заметались воины-руосы, донеслись резкие возгласы. И тут же хрипло загудел рог — тревога! На верхней галерее терема, где с куклой сидела маленькая Мила, появилась встревоженная княгиня.
— Что сие, Бьоргульф?
Но старый воин уже спешил на стену. На ходу крикнул через плечо:
— Уводи детей, госпожа! Да поскорее!
С каких это пор он осмеливался приказывать супруге Хорива Киевского?
Однако гордая княгиня не возмутилась. Подхватив на руки Милу, стала скликать сыновей. Позвала и Ясноока — но куда там! Пусть княжичи прячутся за женскими юбками, а он, Ясноок, сын викинга. Его место на заборолах крепости — там, где надлежит быть воинам.
Не обращая внимания на окрик княгини, мальчишка, размахивая деревянной секирой, помчался за Бьоргульфом.
Звуки рога по-прежнему тревожно прорезали тишину жаркого полудня. Отовсюду спешили воины-руосы, на ходу застегивая шлемы, подвязывали наручи, половчее перехватывая оружие. Ясноока грубо толкали. Кто-то сказал, чтобы убирался прочь, укрылся за запорами. Но мальчишка, цепляясь за поручни сходней и протискиваясь между мужчинами, все же вскарабкался на площадку смотровой башни над воротами.
Но его заметили и тут.
— Уведите прочь Эгильсона! Чего щенок вертится под ногами? — Однако Ясноок клещами впился в перила площадки.
— Мама… Там мама!
Он уже видел ее: без шлема, с развевающимися по ветру светлыми волосами. Конь ее несся вскачь, с разбега влетел в воду — туда, где был брод через реку Стугну, на подступах к крепости Витхольм.
Столпившиеся наверху воины закричали, ободряя всадницу. Ясное дело — отважная жена предводителя Эгиля не станет без причины устраивать столь бешеную скачку. Вместе с несколькими воинами она уходила от врага, и хотя преследователей еще не было видно, но со стороны бора за Стугной уже долетал гомон и слышался глухой гул копыт приближающейся погони.
Что бы это могло быть? Кто дерзнул напасть на тех, кто служил киевскому князю Хориву?
Беглецы, вспенивая воды Стугны, миновали брод и, нахлестывая коней, ринулись на поднимающуюся к Витхольму дорогу. И тотчас на противоположном берегу показались преследователи. Все новые и новые верховые выныривали из зарослей. Впереди, яростно вопя, скакал воин в шлеме с позолоченными рогами, и в Витхольме его тотчас узнали.
— Оскальд! Дождался своего часа в Киеве, Рюриков пес…
— А вон и киевляне с ним. Боярин Гурьян со своими людьми… И Вавила с дружиной. Да провалятся эти предатели в леденящую Хель!..[2]
— Что ж, похоже, нас ждет славная ряспря стали![3] — почти весело проговорил кто-то. — Покажем же этим киевлянам, что не зря мы ели хлеб Хорива Киевского!
Ясноок не слушал. Его грызла тревога. Где же отец — сильный и бесстрашный ярл[4] Эгиль? Как он допустил, чтобы эти люди напали на маму?
Однако, сколько мальчик ни вглядывался в тех, кто приближался к крепости, отца среди них он не заметил.
Погоня не отставала, хотя беглецы уже прогрохотали галопом по первому из мостков через рвы, окружавшие Витхольм. Один из спутников жены ярла, выпрыгнув на ходу из седла, перерубил веревки, и мосток взмыл вверх под тяжестью груза, мигом превратившись в заслон. Конь воина не замедлил бега и помчался за остальными лошадьми, и спешившемуся воину ничего не оставалось, как кинуться к остаткам срубленных на подступах к крепости сосен — так он мог хотя бы добраться до ближайших зарослей, укрыться в лесу.
Однако пущенная кем-то из преследователей стрела настигла его — и воин рухнул, покатившись по склону в одну из ям-ловушек.
Витхольм — бревенчатая цитадель северных наемников князя Хорива — стоял на холме и был неплохо укреплен. На крутых склонах и подступах к стенам располагалось немало потайных ям-ловушек с заостренными кольями на дне, чтобы конные не могли вплотную приблизиться к крепости. Три ряда рвов с мостками, которые в любой момент могли превратиться в заслоны, служили следующей линией укреплений. По пути беглецы успели перерубить веревки, удерживающие еще два мостка, — и всякий раз смельчакам приходилось платить жизнью за несколько выигранных мгновений.
Наконец и преследователям пришлось сдержать коней. Они еще были за пределами дальности полета стрелы, пущенной со стен крепости, но заслоны и ловушки уже начали делать свое дело. Едва последние трое беглецов оказались на подъемном мосту у крепостных ворот, воины на заборолах перевели дыхание. Заскрипели канаты, поднимая мост, стражи навалились на створки ворот, огромные бревна-засовы легли в свои пазы.
Всадница едва не рухнула на руки бросившихся к ней руосов. На ее щеке кровоточила ссадина, светлые пряди упали на лицо, плащ был изорван, а на облегавшей торс кольчуге виднелись следы крови и конская пена.
— Скорее! — твердила она, задыхаясь. — Мы должны быть готовы! Оскальд не отступит. Киевские бояре посулили сделать его князем, и теперь мы ему как кость в горле. Старого Хорива Оскальд сам поднял на копье… А жрецы Велеса[5] восславили убийцу…
— А где наш ярл? Вальгерд, ради всех богов — скажи, что с Эгилем?
Лицо женщины исказила судорога. С трудом, проглотив ком в горле, гордо вскинула голову.
— Мой муж умер как герой, оставшись до конца верным Хориву. И Валькирия уже несет его через сверкающий Бельврест[6] в чертоги Валгаллы![7]
Не теряя времени, она принялась отдавать приказания. Велела развести жаркий огонь под котлами со смолой, отнести все копья и дротики на стены, а тем временем готовить каты[8]. Ей повиновались, ибо Вальгерд по прозвищу Легконогая была женой предводителя и вдобавок считалась славной воительницей. Ей ли не знать, что делать!
Ясноок возник перед Вальгерд среди всеобщей сумятицы.
— Мама! Я буду с тобой, я должен сражаться!
И тут же повис на ней, дрожа всем телом и всхлипывая. Он уже понял, что отца нет в живых, но еще не мог в это поверить. Его охватили страх и горечь, он даже забыл, что девятилетнему викингу, к тому же сыну предводителя, не подобает держаться как несмышленому глуздырю.[9]
Вальгерд откинула со лба сына прядь волос — такую же золотистую, как и ее волосы. Твердо взглянула в синие глаза, за которые киевляне прозвали сына княжьего наемника на свой лад — Яснооком. Но сейчас с губ женщины сорвалось его скандинавское имя — словно напоминание о том, из какого он рода. Мальчик выпрямился.
— Да, мама! — Он смотрел на нее, сдерживая слезы. Вальгерд казалась величественной и спокойной.
— Ты не сможешь помочь мне здесь, сын. Вместо этого ты должен вернуться к княгине Тьорд и охранять ее и княжичей.
Ясноок догадался, что она хочет просто услать его, и попытался возразить. Но Вальгерд не слушала. Воины отвлекали ее, задавали вопросы, ждали приказаний. Среди них мальчик заметил Бьоргульфа — и наставник мигом прочитал немую мольбу в глазах Ясноока.
— Тебе, Вальгерд, тоже следует пойти к госпоже, — произнес он, касаясь плеча воительницы. — Ты
