там появилась и сама великая река Десна.
Гудим только глаза округлил, увидев корабль у берега. Длинный, осмоленный, с вырезанной на носу головой невиданного зверя, похожего не то на сказочного дракона, не то на взбесившегося коня. Объявившаяся родственница мальчика не беспокоила, и он сидел на берегу, глядя то на корабль, то на куда-то текущую реку, то на боярыню (теперь ему казалось, что он припоминает ее, но все равно было боязно). Карина занималась делами. Долг долгом, но она и сюда прибыла не просто так, успела поторговать с местным людом. С собой привезла киевские товары, считавшиеся в этой глуши невиданной роскошью: разрисованные горшки, замки для ворот, стеклянные бусы-украшения, нарядное сукно с узором. Все это выменяла на мед лесных бортей, пушнину, руду.
Третьяк ворчал, мол, беременной-то бабе только о торге-мене и думать. Но уже знал, какова хозяйка. Подсел к Гудиму, объясняя, что вои Карины опытные, они не только охраняют ее в таких поездках, но и знают, как товар сберечь, как уложить на ладье так, чтобы не намок и судно не кренилось. А Карина по торговому делу иного купца за пояс заткнет.
— Она вообще все знает, — говорил он, угощая, Гудима хлебной горбушкой с копченым темно-красным мясом. Гудим подумал, что ничего вкуснее не пробовал. И становилось легче оттого, что с ним не баба возится, а такие славные хоробры. С бабой он не знал бы, о чем и говорить.
Карина тоже не знала, как себя вести с Гудимом. Немного порасспрашивала о том, как жилось на капище, не обижали ли — и все. Оказалось, она вообще не больно знала, как общаться с детьми. Вот когда родит сама… И она хотела поскорее вернуться, чтобы разрешиться от бремени у себя дома. Там, ей так казалось, будет легче. Ведь роды… Не хотелось думать, сколько баб умирают в родовой муке. Но сама Карина носила живот легко — не испытывая болезненных неудобств, как другие. Вот и разродиться должна легко. Правда, Карина все еще побаивалась внимания Дира. Однако в Киеве она все же сама себе госпожа, нарочитая хозяйка, с ней многие считаются. А может, и перебесился уже Кровавый Дир или уехал куда. Ей же главное — родить. И чтобы ребеночек был похож на Торшу… Она вздохнула. Где-то он теперь? Увидит ли когда-нибудь своего сына? Ей ведь местные ворожеи сразу предрекли — по всем приметам будет сын.
К вечеру следующего дня они
Вскоре водный путь Десны привел их к богатому Чернигову —основному городу северянского племени — Чернигов располагался на высоком берегу реки, это была мощная крепость из толстых бревен, от ограды города до самой Реки спускались посады и слободки. Пристань была широкой, у причалов покачивалось на волне немало кораблей-насад, челнов долбленок и лодок-расшив.
Однако ныне в Чернигове царило необычное оживление, у берега толпились воины, с вышек трубили в сурму, требуя пристать. Лишь когда убедились, что на длинной ладье прибыли обычные торговцы, да еще под управлением беременной бабы-киевлянки, сообщили, что происходит в городе — А весть была неожиданная. Оказалось, что Олег Вещий взял Любеч. Круто взял, с боем. А ведь Любеч был неприступной крепостью, своего рода северными воротами к Полянским землям. Олег же взял его меньше чем за день. Правда, не велел своим людям грабить город, а казнил лишь отряд детинца, оказавший его войску сопротивление.
— Сила у Олега немалая, — объясняли черниговцы. — С ним и словенское войско, и отряды мери, чуди, кривичей. Немало с Олегом и варягов. Варяги пришли в Ладогу большим войском, и многие гадали, схлестнется ли с ними Вещий или нет? Но Олег очаровал воинственных гостей, посулил славу и золото — и сумел-таки переманить к себе. Так что теперь у него войско, какого еще не знали на Руси. И Олег идет по Днепру к Киеву.
— А в Киеве-то что? — разволновался Третьяк.
— Ну, Аскольд-то уже велел ополчение собирать да с окрестных подвластных племен отряды кличет. А Дир тем временем заручился союзом со степняками, хазар черных нанял. Поговаривают, что и с древлянами связался.
— С древлянами?! — в один голос ахнули Карина и Третьяк. — Это же первые враги полян.
— То-то и оно. Бояре были против такого союза, ну да дело уже сделано. Все одно войско для обороны полян набирать где-то надобно. Но что сечи великой не избежать — и к волхвам не нужно обращаться.
Карина с Третьяком только переглядывались. А тиверцы, когда отошли от Чернигова, на всякий случай облачились в доспехи.
Однако по пути никакой беды не случилось, и Карина успокоилась. Видать, не зря столь богатое подношение принесла она Велесу-путевому в Чернигове. И она стояла на носу ладьи, подставив лицо солнышку позднего травня, смотрела на проплывающие мимо берега, на золотившиеся от россыпей одуванчиков склоны. Над рекой царила тишина, нарушаемая лишь скрипом уключин да тихим плеском воды. Серебристая рябь на поверхности указывала на водовороты.
От мыслей Карину отвлекла взятая в дорогу рабыня-прислужница. Звали ее Проня, она была молода, проворна, и Карина осталась бы ею довольна, если бы Проня в пути не завела шашней с одним из тиверцев, и теперь она умоляла хозяйку отпустить ее с милым в его земли. Правда, сам тиверец не просил о том хозяйку, и так довольствуясь милостями Прони. А та не отставала от Карины, ныла, умоляла. Карина о другом думала, молящий голос рабыни ее изводил, и она жестко велела той вернуться в палатку у мачты. Проня только ворчала недовольно, ее милый посмеивался, но жалеть полюбовницу не стал.
— В Днепр входим, — сказал, подходя к Карине, Третьяк. — А там и Вышгород. Слышь, Каринка… Как думаешь, может, Олег удовлетворится Любечем-то?
Карина думала, что с приходом Олега у нее появится надежда встретиться с Ториром. Но опять появление ее варяга несло с собой опасность и кровь. Когда-то она сама посоветовала ему прийти к врагам открыто, мстить с поднятой личиной. Но как подумалось, сколько крови может пролиться… Страшно становилось. И зря Третьяк себя успокаивает. Олег уже расправил соколиные крылья, и только наивный поверит, — что он замыслил поход, собрал рать лишь ради Любеча.
Третьяк стоял рядом с хозяйкой, положив искривленную руку на высокий ствол резного изваяния на носу, жевал смолу, как заправский варяг, твердил, что Киев еще никто не смог взять с ходу. И вдруг подался вперед, выругался, вглядываясь в берег.
— Лопни мои глаза!.. Что же это такое, спрашиваю я вас, ради всех богов-небожителей?!
Теперь и Карина увидела. Даже невольно сжала лунницу-оберег на груди. Ошибиться было невозможно: за густыми кустами маячили силуэты древлян — их воинское полузвериное обличье и раскраску ни с чем не спутаешь. Но враждебности древляне не проявляли. Двигались в направлении Киева тихо, по- звериному. А среди них то и дело мелькали привычные фигуры воинов-полян, в знакомых булатных доспехах, островерхих шлемах.
— Шла бы ты укрыться в палатку, Карина, — сказал Третьяк, осторожно отступая за развешанные по бортам щиты тиверцев.
Но Карина не тронулась с места. Она увидела…. Застыла, не спуская глаз с двух всадников, появившихся на песчаном откосе. Даже сердце похолодело, когда узнала обоих. И помыслить не могла увидеть их рядом.
На белом длинногривом коне сидел Дир. Конь у него был приметный, по нему князя сразу узнаешь, хотя Дир и был в доспехах, на голове высокий островерхий шлем, лицо полускрыто наносьем, как бы делившим его пополам до губ. А рядом с Диром был некто, указывающий длинной рукой в сторону Карины. Она узнала Мала-Рыся. Торс его был обнажен, лишь на плечо наброшена медвежья шкура, а поперек седла лежала утыканная шипами палица. На длинных серых волосах древлянина блестел дорогой венец с каменьями — венец старшего князя, каким его сделал наворопник Торир, чьим поверенным и был Рысь. Но теперь он сидел на коне так близко к Диру, что колени всадников едва не соприкасались.
Дир тронул коня шенкелями, съехал почти к самой воде и махнул рукой.
— На ладье! Причаливай!
— Налегли на весла! — негромко, но твердо приказала Карина. Она увидела, как Дир глядит вслед
