обстоятельствах, — отозвался Винсент, стараясь говорить непринужденно, чтобы создать соответствующую атмосферу.
— Вы знаете, я никогда не говорил этого, но ведь я видел однажды вашу школу. Она выглядела очень живописно на холме над Кеннебеком.
— Надеюсь, она будет стоять там вечно.
— А, наверняка попадет в руки какому-нибудь болвану, и он погубит ее. Я и сам ходил в такую же школу, правда не квакерскую. Директор был бесхарактерным ничтожеством, а его жена — мегерой, которой было наплевать на школьные дела, и в конце концов из-за ее капризов все развалилось. Все так кончается когда-нибудь, — заключил Тобиас бесстрастно.
— Вы, похоже, во всем видите худшее. Я всегда стараюсь найти что-нибудь хорошее.
— Этим мы и отличаемся друг от друга. Я трезво смотрю на вещи, а вы — мечтатель, идеалист. Конечно, было бы хорошо, если бы мир был таким, каким он вам представляется, но я убедился, что он другой, — задумчиво произнес Тобиас.
— И это сделало вас угрюмым одиночкой. Тобиас в ответ только усмехнулся.
— Так что вы хотели мне сказать?
— Вы действительно верите, что уцелеете в той игре, которую затеяли?
Тобиас откинулся на спинку стула и поглядел в сторону.
— Я думаю, у меня неплохие шансы. У меня есть «Оганкит». Он теперь выглядит впечатляюще, не правда ли?
— Похож на «Мерримак», — отозвался Винсент подчеркнуто равнодушным тоном, сделав вид, что это его не интересует.
— Я специально сделал его таким. Я ведь служил инженером-механиком на «Камберленде».
— Вы участвовали в этом сражении? Почему вы никогда не рассказывали об этом?
— А кому это было интересно? — отрезал Тобиас.
Воспоминание о том, как ядро с «Мерримака» взорвалось на палубе его корабля, до сих пор преследовало его. После этого боя его поставили командовать суд-ном — но транспортным, черт бы их побрал. Хотя дисциплинарный совет Адмиралтейства принял к сведению его объяснение причин, по которым он прыгнул за борт прежде, чем была дана команда покинуть судно, он знал, что ему никогда не доверят боевой корабль.
— Я хорошо помню «Мерримак»; когда мы захватили военно-морскую базу конфедератов, я видел чертежи, по которым он был построен. «Оганкит» теперь тоже корабль что надо. Двухдюймовая броня, двенадцать тяжелых орудий — самый мощный броненосец во всем этом забытом Богом мире.
— Вы перестраивали его в Карфагене.
— Я вижу, разведка работает — да, генерал? Винсент улыбнулся обескураживающей улыбкой:
— Вряд ли стоит этому удивляться. Тобиас тоже улыбнулся и покачал головой:
— Да, вы проделали поистине большой путь с тех пор, как я выловил вас из той речки. Генерал, посол… И при этом по-прежнему добрый квакер?
— Не знаю, может быть, и нет. Жизнь изменила всех нас — и вас, и меня.
— Да, приходится приспосабливаться к тем условиям, какие существуют в этом мире.
— Мы нашли возможность жить в нем и помочь миллионам других людей. А вы были когда-то нашим товарищем.
— Неужели вы действительно верите, что помогли людям, Винсент? В ту войну погибла половина всех русских, а Тугары забрали бы только двух из десяти. Умерли почти шестьсот тысяч человек, которые могли бы еще жить. Вы называете это помощью?
— Мы освободили их от тугар.
— Это можно было сделать так, как предлагал я. Затаиться, пока они не уйдут, а потом в течение двадцати лет спокойно готовиться к отпору. Но нет, ваш Кин не желал ждать.
— Вы не могли перенести того, что он вами командует, правда? — спросил Винсент, стараясь, чтобы это не прозвучало как обвинение.
— Да, не мог. С того самого момента, как он ступил на палубу «Оганкита», он относился ко мне с пренебрежением. Это вечная история. Офицеры смотрят на меня с насмешкой из-за того, что я коротышка с большим животом и слишком высоким голосом. А до моих способностей никому нет дела.
Винсент видел, что Тобиасом владеют обида, гнев и страх.
— Эндрю не винил вас тогда за то, что вы оставили нас, — сказал он мягко. — Тугары практически уже захватили город, мы были обречены. У вас был шанс спастись, и вы им воспользовались, только и всего. А потом вы могли бы продолжить борьбу, — добавил Винсент, стремясь привести лишний довод в пользу Тобиаса.
— Я узнал об исходе битвы только через несколько месяцев. Но вернуться? Ради чего? Чтобы меня отдали под трибунал за дезертирство?
Это был бы еще один совет, где на него взирали бы с превосходством. И если даже формально простили бы, в их глазах он прочитал бы насмешку. Мысль об этом привела его в ярость.
— Да я прямо слышу сарказм в голосе Кина, презрительный смех остальных. Он наверняка воспользовался бы этим, чтобы отнять у меня «Оганкит». Я давно уже чувствовал, что он хочет это сделать. Если бы я вернулся, то лишился бы всего, стал бы никем, слугой, подбирающим объедки с его стола. Самое большее, что он доверил бы мне, — водить паровоз где-нибудь на задворках литейного цеха. А я, черт побери, разбираюсь в технике получше вашего Фергюсона, а уж на тяжелых пушках и вообще собаку съел. Все вы только и делали, что взахлеб хвалили друг друга и повышали в званиях, а меня, как всегда, никто и не вспомнил. Точно так же, как и там, в Штатах, где на меня повесили этот вонючий транспорт, в то время как весь флот воевал и я умолял их дать мне военное судно. А я ведь изучал монитор — бронированный военный корабль — по чертежам Эриксона, я знал его до последнего винтика. Я знаю все тяжелые пушки — «родманы», «пэрроты», «дальгрены» — лучше их всех, вместе взятых. Но они раздавали мониторы и пушки своим закадычным дружкам. Нет, для меня не было обратного пути — ни тогда, в их дерьмовый американский флот, ни к вам. Тобиас замолк, тяжело дыша.
«Черт бы его побрал! — подумал Винсент в сердцах. — Обладая всеми этими знаниями, он ни разу не предложил свою помощь». Однако Винсент старался ничем не выдать своих чувств и держался спокойно, как терпеливый учитель, который дает совет ученику и направляет его на путь истинный, не обвиняя и поучая его, а стараясь, чтобы он сам осознал, что не прав.
— Вы могли бы применить свои знания у нас, — попытался он убедить Тобиаса. — Вы сейчас сами распоряжаетесь своей судьбой. Но нам вы тоже нужны, капитан. Подумайте, какие мониторы и пушки вы могли бы построить на наших предприятиях. Вы оснастили бы ими корабли и правили бы на море во благо Республики Русь.
Он подошел к Тобиасу и, глядя ему в глаза, положил руку ему на плечо. Ему пришлось для этого переступить через самого себя, подавить свой гнев, который он не мог не испытывать, вспоминая своих погибших солдат. Может быть, остановив кровопролитие и одновременно обеспечив их республике преимущество над мерками, он хоть немного очистился бы от скверны, искупил бы свою вину.
— Калин стал президентом, — сказал он. — Вы, наверное, знаете.
— Этот крестьянин не дурак, — равнодушно отозвался Тобиас.
— Вы правы, он совсем не дурак. И теперь заправляет всем он, а не Кин. К тому же он мой тесть и прислушается к моему мнению. Капитан, я обещаю, что у вас будет возможность вернуться. Я поддержу вас. Вы однажды спасли мне жизнь, и я этого не забыл. Я клянусь, что не оставлю вас. Будучи русским послом в Риме, я сейчас веду с вами переговоры и от имени нашей республики. Как ее представитель, я гарантирую вам полную амнистию и возвращение официального звания командующего русским флотом.
— Вы действительно стали настолько влиятельны? — еле слышно проговорил Тобиас.
Винсент заставил себя рассмеяться:
— Да. Главное, что республике нужны вы и ваши знания, о которых вы нам никогда не говорили… А также, — добавил он, помолчав, — ваш опыт общения с мерками.
Тобиас поднял голову, их взгляды встретились. У Винсента мелькнул проблеск надежды.
— Какого черта, капитан, они дали амнистию даже Михаилу.
— Я знаю, — ответил Тобиас.
