Замыкал отряд Шепелявый Джек. Его горбоносый рыжий конь сдавал – хрипел и задыхался. Стальная каска с широкими полями затеняла худое, со впалыми щеками лицо воина. Его верхние зубы сильно выдавались вперед, так что верхняя губа нависала над нижней, как у зайца. Анне казалось, что от этого он и шепелявил.
Они миновали покрытый нежной голубоватой зеленью ольшаник на вершине холма и стали спускаться. Кони шли тяжелой рысью. В долине среди лугов извивалась небольшая речка с дуплистыми ивами по берегам. За переправой дорога раздваивалась. Та, по которой они ехали, римская, уходила на юг, другая же, проселок, огибая рощи и возвышенности, вела на запад. У реки виднелась приземистая каменная башня с осыпавшейся кладкой. Подъемный мост завис высоко над водой. На шум из башни вышел, на ходу нахлобучивая каску, мостовой стражник. По-видимому, его оторвали от трапезы, и он, что-то дожевывая, стал опускать бревенчатый пролет, однако Майсгрейв остановил его.
– Погоди немного, добрый человек. Скажи нам, куда ведет этот путь? – и он указал рукой в железной перчатке на римскую дорогу.
– В Кембридж, сэр. Это прямая кембриджская дорога.
Филип кивнул.
– А другая?
– Эта на Лестер.
Филип снова кивнул и, указывая на белеющие за рощей на холме высокие стены, спросил:
– А это что за строение?
– О, это богатый цистерцианский монастырь. Он-то и взимает пошлину за проезд по этому мосту.
Филип на мгновение задумался, а затем, достав из кошеля деньги, вложил в ладонь стражника несколько крупных золотых монет. Тот обомлел от неожиданной щедрости, а рыцарь сказал:
– Это для того, чтобы ты направлял любого, кто будет расспрашивать о нас, по кембриджской дороге. Кто бы ни спросил, скажешь, что мы во весь опор устремились на юг. А мы пока погостим в монастыре. Если сделаешь, как я приказал, то вечером получишь еще столько же.
Стражник расплылся в кривозубой ухмылке:
– Как не понять, благородный сэр рыцарь. Времена-то нынче беспокойные. То Йорки, то ланкастерцы… Все исполним, как велено, клянусь спасением души.
Майсгрейв со своими людьми пересек луг и поднялся к монастырю – укромной, отделенной от мира высокими стенами обители с изящной церковью, старым парком и многочисленными службами. Здесь было решено наконец-то сделать остановку, дать путникам и лошадям отдохнуть и подкрепиться.
Спрыгнув у монастырской конюшни с седла, Анна уже по привычке бросила повод Гарри. Но ее остановил Майсгрейв:
– Погоди, Алан. Пусть братья-монахи поскорее окажут ему помощь.
Повернувшись к младшему Гонду, он спросил:
– Что, не до шуток, бедняга Гарри?
Гарри уныло развел руками.
– Хороши шутки. Ни одна красотка меня любить не станет – так изуродовало.
Вся его щека от скулы до подбородка была покрыта сочащимися багровыми волдырями. Анна смотрела на него с жалостью и невольным восхищением – какое же нужно мужество, чтобы молча сносить такую боль! Гарри заметил этот взгляд и, попытавшись улыбнуться, сказал:
– О, если хоть одна девчонка глянет на меня, как мастер Алан, значит, не совсем уж я и пропащий. Э-э, да что там! Плюну, да и на старости лет подамся в монахи…
По приказу Майсгрейва Анна задержалась на конюшне проследить, чтобы чернецы-конюхи как следует растерли лошадей и задали им овса. Кони были в мыле, и лишь Кумир выглядел так, словно совершил не слишком утомительную прогулку.
«Удивительное животное!» – подумала Анна, любуясь конем. Она стояла, прислонившись к косяку двери, охваченная полудремой от усталости. Старый монах с пушистым седым венчиком вокруг тонзуры мягко взял ее за локоть и провел узким коридором в трапезную, где под низкими сводами уже сидели ее спутники.
Рядом с Анной снова оказался Оливер, и девушке стало не по себе, оттого что она не могла сдержать себя и набросилась на еду, в то время как юноша едва прикасался к пище. Впрочем, остальные с такой же жадностью поглощали кашу, стуча ложками о донца деревянных тарелок. Ратники уже сбросили доспехи, и их прожженная во многих местах, пропахшая дымом одежда напоминала о событиях минувшей ночи. Анна заметила, что у Гарри и у других воинов уже появились чистые повязки с целебными мазями, а Шепелявый Джек, у которого перебинтованы обе ладони, ест, неуклюже держа ложку кончиками пальцев.
И вдруг Оливер, отложив ложку, вытащил из-за пазухи свирель отца и тихонько наиграл на ней резвый мотивчик «Пьяного монаха». Залихватская мелодия прозвучала печально. Свирель словно всплакнула о своем хозяине.
Как по команде, умолк перестук ложек. Повисла тишина. Никто не поднял глаз на Оливера, словно стыдясь своей живой силы, своего жадного желания жить. Коротко вздохнув, Оливер отложил свирель и вышел из комнаты. Минуту спустя за юношей последовал Майсгрейв.
Фрэнк Гонд тяжело выдохнул.
– Оливер рано остался без матери. Старина Бен заменил ему всю семью, упокой, Господи, его добрую душу.
Внезапно глухо прозвучал голос Большого Тома:
– Когда погиб Угрюмый Уили, я сказал, что еще не раз по нашим отпоют отходную.
Его побратим разозлился:
– Я бы на башке твоей отзвонил за упокой! Что ты каркаешь? Можно подумать, что дома в Пограничье мы каждый день не рискуем жизнью. Много таких в Гнезде Орла, кто, служа Майсгрейвам, дожил до седых волос?
– Да нет, – согласился Большой Том. – Служить у хозяев рискованно, зато и почетно.
– И небезвыгодно, – добавил Патрик Лейден. – Своим солдатам сэр Филип платит четыре пенса в день, сюда же еда и кров, да и все то, что возьмешь во время набега.
– А если кто отдает Богу душу, – заметил Шепелявый Джек, – семья не пойдет побираться.
– У Бена был только Оливер, – угрюмо сказал Фрэнк. – Я слышал, как сэр Филип заказал настоятелю три молебна за упокой души Бена Симмела да вдобавок передал монастырю кругленькую сумму, чтобы здешние монахи поминали покойного в молитвах. Хотя то, что сделано, – сделано по Божьему изволению, и Бен, спасая чужое дитя, заслужил прощение грехов и место в раю.
Скрипнула дверь. Вернулся Майсгрейв, и трапеза возобновилась.
После еды стало клонить в сон, и монахи отвели путников в предназначенные им кельи. Анна шла позади всех по узкой галерее, глаза ее слипались, и от усталости она спотыкалась через шаг. Издали доносилось негромкое, протяжное церковное пение. Миновали какую-то приотворенную дверь. В полумраке часовни перед распятием молился Оливер. Анна приблизилась к нему.
– Тебе тоже надо отдохнуть. Побереги себя.
Но юноша только отрицательно помотал головой.
Добравшись до кельи, Анна тщательно вымылась прохладной водой, которую услужливые монахи оставили для путников. Потом надела чистую рубаху и рухнула в постель, обхватив набитую сухой травой подушку, от которой исходил дурманящий дух…
Понимая, что люди бесконечно утомлены, Майсгрейв дал всем поспать подольше, рассчитывая после этого ехать всю ночь. Сам же поднялся раньше других, побеседовал с отцом-настоятелем, расспросил про дорогу, купил у монахов кое-какой снеди и целебных мазей и лишь после этого велел будить отряд.
Сборы были коротки, но с выступлением задержались, решив исповедоваться и получить отпущение грехов у доброго настоятеля.
На дворе снова моросил дождь, ближние поля и рощи были затянуты мглистой пеленой. Уныло, глухо, сыро. С полей тянуло холодным ветром. В такую слякоть не хотелось никуда ехать. Хорошо бы провести время у теплого камелька, в котором весело потрескивают дровишки, попивая подогретый эль! Путники, заходя ненадолго в исповедальню, закутывались в плащи, надевали каски, а затем бежали в конюшню к своим лошадям. Последней исповедовалась Анна, задержавшись дольше остальных. Когда же, получив
