полка. Молодой офицер, сын бывшего боярина, был с головы до пят покрыт толстым слоем грязи, а его лицо — от лба до нижней челюсти — обезобразил ужасный шрам, сочившийся кровью.
— Что с тобой? — спросил у него Эндрю.
— Эти подонки убили подо мной коня. Пришлось ухлопать одного из них, чтобы добыть себе новую лошадь.
Только сейчас Эндрю заметил, что седло и упряжь лошади суздальца были бантагскими. Он подумал, что юноше не мешало бы проверить седельные сумки и выяснить, из чего состоит паек бантагского солдата, но решил, что лучше сейчас об этом не упоминать.
— У меня немного гудит голова, но это ерунда, сэр. Я думаю, надо бы поскорее отсюда выбираться. Враги могут отрезать нам путь к отступлению.
— Будешь показывать дорогу, — распорядился Эндрю.
Кавалерист покачнулся в седле, и знаменосец едва успел поддержать своего командира.
Выругавшись, молодой офицер выпрямил спину и пустил лошадь легким галопом. Над головами всадников просвистела вражеская пуля, за ней последовали еще две. Оглянувшись на горящий город, Кин увидел среди клубов дыма несколько бантагов. Спутники Эндрю развернули коней и ответили залпом из винтовок. Один из бантагов рухнул лицом в грязь, остальные скрылись в дыму.
Из лесу выезжали все новые и новые люди, присоединяясь к скачущему на запад отряду Эндрю. В нескольких сотнях ярдах от города они выстроились в цепь, образовав живой заслон. Въехав на вершину небольшого холма, Эндрю увидел исчезающий вдали последний поезд. Бросив прощальный взгляд на Порт-Линкольн, он увидел, что руины города уже находятся в руках врагов.
«Целый год трудов и планов пошел прахом, — грустно подумал Эндрю. — Уничтожен флот, потеряны припасы, которых армии хватило бы на несколько недель кампании, враг захватил сотню миль железнодорожного полотна, а у нас убито почти три тысячи человек».
Пришпорив Меркурия, он продолжил скачку на запад, навстречу Гаарку.
— Черт возьми, хотел бы я поехать вместе с вами, — вздохнул Чак Фергюсон, пришедший провожать друзей на вокзал. От проливного дождя не спасал даже плащ с высоко поднятым воротником. Буря, прокатившаяся днем над Суздалем, к вечеру превратилась в холодный ливень. Чак зашелся в очередном приступе кашля, и Винсент обменялся тревожными взглядами с Джеком Петраччи, который держал зонтик над головой изобретателя.
— Эндрю и на сто миль не подпустит тебя к линии фронта, и он совершенно прав, — ответил Готорн.
— Знаешь, уж лучше умереть на поле боя, чем так, — тихо произнес Чак.
— Здесь никто не собирается умирать, — отрезал Винсент. — По сравнению с тем, что нам довелось испытать, этот дождь всего лишь легкий приятный душ. Отправляйся обратно в здание вокзала.
Проигнорировав приказ Винсента, Чак направился вдоль состава с пушками. Артиллеристы, устроившиеся на вагонах-платформах, почтительно приветствовали инженера.
— Ребята, помните, что эти снаряды пробивают броню и с трехсот ярдов, но лучше подпустите броневики ярдов на двести. Не стреляйте по навесной траектории, бейте прямой наводкой. И держите снаряды в сухом месте, а то оболочка из папье-маше расползется от влаги.
Винсент с досадой понял, что спорить с упрямцем Фергюсоном бесполезно, и подошел к Калину, который молча наблюдал за тем, как солдаты 6-го корпуса рассаживались по трем последним эшелонам.
— Это опытные бойцы, — сообщил ему Винсент, — закаленные в боях на западной границе. Они не подведут.
— Ты действительно рассчитываешь на то, что тебе удастся вытащить из бантагского капкана всех наших людей?
— Не всех, отец. Некоторых, но не всех.
— Наши силы тают, — вздохнул Калин. — Если ты дрогнешь или поддашься на какую-нибудь новую уловку Гаарка, нам конец.
Бросив взгляд через плечо Винсента, Калин дружески помахал проходившей мимо роте пехотинцев, некоторые из них, бывшие, судя по всему, старинными приятелями нынешнего президента Республики, в ответ затянули полную непристойностей песню о развеселой жене трактирщика.
— Как мало друзей у меня осталось, — грустно произнес Калин. — Постарайся не жертвовать их жизнями без крайней необходимости.
— Я сделаю, что смогу.
— Ты знаешь, сегодня утром я рано проснулся и никак не мог уснуть. Я встал, походил по Белому дому и много о чем передумал. Помнишь те времена, когда это был дворец боярина Ивора?
— Конечно. Я был в эскорте Эндрю, когда он в первый раз пришел сюда.
— Ивор не был плохим человеком. По-моему, он в глубине души и сам хотел заключить с вами союз, но страх перед тугарами был сильнее. Забавно, я вспоминаю те дни, когда я был обычным холопом, сочинял нескладные песни и плохие остроты. Я был шутом, питался объедками со стола Ивора, но это была не такая уж и дурная жизнь.
Винсент обеспокоенно посмотрел на своего тестя.
— Посмотри на нас сейчас. Весь наш народ превратился в громадную военную машину. Я даже иногда думаю, а сможем ли мы потом жить без этой войны? Мы пристрастились к ней, как инвалиды к морфию, она стала для нас настоящим наркотиком. Ты только взгляни на это!
Калин показал на суздальский вокзал. Вдоль путей высились пирамиды из ящиков с боеприпасами. Поезда, на которые их должны были погрузить, неделей раньше повезли на фронт солдат 4-го корпуса и еще не успели вернуться в депо. К одному из локомотивов был прицеплен состав из пяти длинных вагонов, в которых находились накрытые брезентом броневики Республики; механики, трудившиеся над их созданием все последние недели, толпой обступили Чака, в последний раз осматривавшего свои детища. Западный ветер донес до ушей Винсента протяжные, печальные звуки пароходного гудка, издаваемые идущим вниз по реке судном, тянувшим на буксире около десяти пустых барж.
Старый земляной вал, окружавший город, больше не выглядел неприступным, многодневный дождь частично размыл его стены, по которым теперь стекали настоящие грязевые ручьи. Винсент подумал, что нужно будет направить людей на ремонт вала, даже женщин и детей, если понадобится. Теперь, когда западная граница осталась без защиты, мерки могут совершить набег на город.
Выудив из кармана часы, Винсент бросил взгляд на стрелки и посмотрел на начальника станции. Тот утвердительно кивнул.
— Пора отправляться, — произнес Готорн.
Винсент уж столько раз проходил церемонию прощания перед отбытием на фронт, что теперь это стало для него рутиной. Таня и дети остались в Белом доме. Его жена уже давно поняла, что еще одного полного слез расставания на вокзале Винсент может не вынести.
Калин по-американски крепко стиснул руку зятя, а потом обнял его по русскому обычаю и, к полному смущению Винсента, еще и расцеловал.
— Береги себя, сын мой.
Винсент вытянулся в струнку и вскинул руку к виску. Вдруг краем глаза он увидел пробивающуюся к нему сквозь толпу женщину.
— Миссис Кин, вам не следовало сюда приходить.
Губы Кэтлин изогнулись в улыбке.
— Знаешь, Винсент, я решила, что поеду с вами. В здешней больнице царит полный порядок. Я принесу больше пользы на фронте.
— Мадам, я не думаю, что полковник бы это одобрил.
— Если честно, Винсент, меня мало заботит мнение полковника по этому вопросу. Мой долг призывает меня отправиться на фронт. Я поеду на санитарном поезде сегодня вечером.
Винсент понял, что спорить с Кэтлин бесполезно. Она приняла решение и, по сути, была права. В отсутствие Эмила, угодившего в окружение, Кэтлин Кин являлась главой медицинской службы Республики, и ее место было на передовой.
