о смерти старого друга.
— Даже если предположить, что ему удастся на день перерезать Гаарку пути снабжения, что потом? — покачал головой Марк. — Бантаги его убьют, подвезут сюда боеприпасы и продолжат штурм.
— Ты действительно веришь в то, что Гаарк сдержит свое слово, что бы он тебе ни пообещал?
— Он же предложил переговоры Калину, разве не так? И я подозреваю, что этот ушлый крестьянин подумывает о том, чтобы заключить мир. Очень может быть, что они уже договорились за моей спиной.
— Президент твердо настаивает на продолжении войны, — заявил Буллфинч, хотя два с половиной дня назад, когда он высадил Винсента в Суздале и встретился с Калином в Белом доме, старый суздалец выразился не совсем так.
Существовала опасность, что Марк и в самом деле может сделать то, о чем он сейчас открыто говорил, и, если Рим выйдет из войны и подчинится орде, Суздаль вновь останется с врагом один на один, притом что численность русских войск уменьшилась на треть по сравнению с кампанией против мерков.
— Несколько месяцев назад Гаарк сказал, что он не тронет этот город, если мы заплатим ему прежнюю дань, отдав каждого десятого, как в те дни, когда вас, янки, здесь не было.
— Значит, это мы во всем виноваты? — взорвался Пэт. — Что-то я не помню, чтобы вы протестовали против свободы, когда мы разгромили тугар, а о мерках и бантагах еще никто и не слышал.
— Но во время этой осады погибли десятки тысяч солдат, не меньше мирных римских жителей, и одни лишь боги ведают, сколько людей в провинциях. По сравнению с этими жертвами один из десяти — это ничто.
— Потому что вам, знати, никогда не приходилось быть в числе выбранных для убоя, — хмыкнул Пэт. — Нет уж, вы, вельможи и аристократы, всегда находили других людей, которые умирали вместо вас.
Лицо Марка побагровело от ярости.
— Если тебе захочется прояснить этот вопрос с оружием в руках, ты знаешь, где меня найти, — процедил он.
Набрав полную грудь воздуха, Буллфинч вклинился между двумя спорщиками:
— Перестаньте, черт бы вас побрал!
Марк с Пэтом проигнорировали призыв адмирала, который был ниже их на целую голову, и Буллфинчу пришлось локтями оттолкнуть их друг от друга.
— Здесь сейчас находятся мой монитор и еще один корабль, а завтра подойдет и третий броненосец. Мы бросим якоря у мостов. У нас полно десятифунтовых снарядов, и картечи, и шрапнели. Бантагам не удастся форсировать реку. Вы еще можете удержать этот город.
— Как? — воскликнул Марк. — Доступ в гавань закрыт, половина складов с продовольствием сгорела, а запасов вооружения хватит всего на три дня. Чем мы будем сражаться, когда у нас закончится порох?
— Кулаками, — ответил Пэт, выкладывая на стол свою последнюю карту. — Таков был приказ Эндрю.
Марк вздохнул и покачал головой:
— Оставь в покое этого беднягу.
Ни разу в жизни Буллфинч не слышал, чтобы об Эндрю Кине отзывались как об «этом бедняге». Он ошеломленно уставился на Пэта, но ирландец промолчал.
— И все же он приказал именно это, — наконец произнес Пэт.
Марк опустил голову.
— Ладно, исключительно в память о нашей дружбе. Подождем еще один день, посмотрим, чего добьется Ганс. Но если этот план рухнет или бантагам удастся где-нибудь форсировать реку, я предпочту сложить оружие, чтобы избежать кровавой бани.
— Если ты сдашься, то Гаарк все равно устроит вам бойню.
— Возможно, но это еще не факт. Скорее, он захочет присоединить к своей империи обширные владения, заселенные людьми, нежели превратить все в одну огромную могилу. Однако на этом берегу реки находятся почти пятьсот тысяч человек, за которых я несу ответственность, и, если бантаги захватят этот берег Тибра, их всех ждет неминуемая смерть. В такой ситуации я рискну пойти на сдачу.
— Если ты это сделаешь, я приму твой вызов на дуэль, — с горечью отозвался Пэт.
— В любое время, — ответил римлянин и, не попрощавшись, вышел из комнаты.
— Бедняга Эндрю? — не выдержал Буллфинч. — Что он имеет в виду?
Пэт отвел молодого адмирала в угол своего кабинета.
— Дело плохо, — тихо произнес он. — Эндрю весь день провел один в своей палате. Кэтлин приказала охранникам никого к нему не пускать, даже меня или Эмила. Они говорят, что слышали, как он там плачет.
— Что за чертовщина тут творится? — недоумевал Буллфинч. — В последний раз, когда я здесь был, вы удерживали большую часть города, а Эндрю был хоть и плох, но поправлялся. Что же случилось?
— Поражение, — прошептал Пэт. — Похоже, я привел нас прямиком к полному поражению.
Глава 12
Ганс приказал водителю остановить броневик у железной дороги и, выбравшись из верхнего люка, соскользнул на землю. Невдалеке находилась огневая позиция бантагов, но те немногочисленные вражеские солдаты, которые попытались организовать сопротивление его отряду, уже лежали бездыханными возле своих пушек. Семь остававшихся на ходу броневиков, следовавших за головной машиной, выстроились в колонну. Ближайший из них был уже совсем рядом с железной дорогой, а кавалерия Ганса рассыпалась цепью.
В канаве, вырытой возле железнодорожной насыпи, затаились около пятидесяти чинов, которые смотрели на Шудера широко распахнутыми от ужаса глазами.
Раскинув руки в стороны, он медленно двинулся им навстречу, стараясь припомнить слова из чинского языка, выученные в лагере для пленных.
— Друг, янки.
Один из бантагских рабов вылез из канавы и осторожно приблизился к Гансу. Шудер мысленно проклял себя за то, что не догадался захватить с собой кого-нибудь из чинов, служивших у него в штабе. Кетсвана, умевший худо-бедно изъясняться по-чински, подскакал к Гансу, спешился и произнес несколько фраз на этом языке.
Выслушав зулуса, чин повернулся к старому сержанту и произнес одно-единственное слово:
— Ганс.
Янки поспешно закивал, и бантагские рабы тут же возбужденно загомонили и стали выбираться из забитой грязью канавы. Один из них ткнул себя пальцем в грудь и показал на Ганса.
— Он говорит, что помнит тебя, — перевел Кетсвана. — Его перевели в другой лагерь еще до нашего побега. Его зовут Чжон Си.
Ганс взглянул на изможденного раба, одетого в вонючие лохмотья. Его почерневшие от мороза ступни были обмотаны кусками джутовой мешковины. В глазах чина, устремленных на Ганса, была надежда. Шудер сделал несколько шагов вперед и торжественно пожал руку бывшему солагернику.
— Скажи ему, что я его помню, — бросил он Кетсване.
— Правда помнишь? — недоверчиво воскликнул зулус.
— Конечно нет, но надо же подбодрить этого беднягу.
Кетсвана обратился к чину, и тот, разрыдавшись, бросился к Гансу и заключил его в объятия. Старого сержанта затопила волна воспоминаний, перед его глазами встали лица десятков тысяч безымянных рабов, которым он не смог помочь. Вонь, грязь и вечный животный страх — Ганс вновь окунулся в атмосферу страшного лагеря смерти. Обняв Чжона, он неловко похлопал его по спине, утешая, как отец сына. Гансу потребовалась вся его сила воли, чтобы сохранить хладнокровие и не дать волю эмоциям.
