родственника. Причем Арчибальд Дуглас потчевал сэра Патрика ужином в то время, как Маклелану отсекли голову, а затем распорядился подать ее на золоченом блюде, когда стали сервировать десерт.
Вы сами видите, жестокость Дугласов не знает пределов, особенно когда им кажется, что задета их честь. В этом случае даже их покровительница святая Бригитта не в силах остановить их мечи. Поэтому, если вы не поспешите скрыться, ваша жизнь не будет стоит ни грота[44] .
– Бог мой, милорд Олбэни, уж не хотите ли вы меня снова напугать?
– Нет. Но я хочу, чтобы вы были благоразумны и поняли, что если вам удалось выстоять против львенка, то вам не избежать когтей льва.
– Но ведь я посол английского короля! Ваш государь покроет себя несмываемым позором, если позволит Дугласам…
– Сэр Генри! Видит Бог, я больше других хочу, чтобы вы остались живы и стали моим союзником и покровителем при английском дворе. Именно поэтому я говорю вам – уезжайте. Мой брат Яков III и пальцем не пошевелит, чтобы удержать свору Дугласов.
Бэкингем медленно допил вино и опрокинул рог.
– Чем же я так не угодил королю Якову?..
– А кто говорит, что вы не угодили именно королю Якову?
Олбэни больше ничего не добавил и, отойдя к камину, подбросил в огонь полено. Пламя затрещало и взметнулось светлыми языками. В трубе по-прежнему тянул свою песню ветер.
Когда Олбэни обернулся, он мог убедиться, что Бэкингем уже все понял и сумел справиться с полученным известием. Лицо его было печально, у губ залегла горькая складка. Перехватив взгляд Олбэни, он скупо усмехнулся.
– Клянусь благостным небом, мне никогда не пришло бы в голову, что Эдуард Йорк может так возненавидеть потомка Плантагенетов из-за какой-то низкородной шлюхи…
Олбэни покачал головой.
– Если вы, лорд Стаффорд, когда-нибудь и лишитесь жизни, то это наверняка произойдет из-за женщины. Ну что же, вы решились? Здесь в прихожей околачивается этот ваш оруженосец, как его – Бан… Бан…
– Баннастер. Ральф Баннастер.
– Ну да. Коль вы согласны, я немедленно пошлю его в кордегардию, чтобы собрал ваших лучников. Я же дам вам охранную грамоту и хорошего проводника, который доставит вас к границе.
Генри вскинулся:
– К границе? Вы имели в виду границу с Англией?
– Да. После всего, что произошло, вам опасно оставаться где-либо в Шотландии. Поэтому я считаю, что вашей дипломатической миссии пришел конец.
Какое-то мгновение Генри глядел на Олбэни, а потом его индигово-синие глаза весело блеснули, на смуглом лице ослепительно засияли белоснежные зубы. В улыбке герцога было что-то задорно- мальчишеское. Олбэни ощутил невольную досаду. Уж слишком этот самоуверенный англичанин хорош собой.
– Итак?..
– Ваша светлость, если бы несколько часов назад вместо Стерлинга вы указали мне дорогу к границе, я уже был бы в пути. Я еду!..
Четверть часа спустя, когда Баннастер отправился поднимать лучников, Генри прошел к себе, чтобы велеть Гуго собраться, а также чтобы переодеться в дорогу и захватить драгоценности. Двигаясь ледяными переходами замка, он дрожал от озноба, ибо по-прежнему оставался в одной изодранной окровавленной рубахе, но теперь его правая рука была туго перевязана и покоилась на шелковой ленте. Локтем здоровой руки он прижимал к себе меч, одновременно придерживая у ворота короткую накидку, которую одолжил ему Олбэни. Внезапно герцог остановился у поворота – что-то показалось ему необычным. И действительно – гранитный коридор был совершенно пуст. Ни гвардейцев, ни стражников в нишах. Тишина, трепет пламени факелов, вой ветра.
Генри стало не по себе. Безусловно, пир уже завершился, в замке все спят, однако это вовсе не означает, что должна спать и стража, в особенности когда в замке столько гостей, многие из которых вовсе не испытывают друг к другу приязни. На минуту он пожалел, что не попросил у Олбэни охрану, хотя и был готов скорее откусить себе язык, чем показать, что ему жутковато. В проходе послышались шаги, и он невольно попятился, когда дорогу ему преградили три массивных силуэта. Правда, уже в следующий миг он облегченно вздохнул, заметив, что все они в килтах. Слава Богу! Дугласы не щеголяют голыми коленками. Перед ним горцы. Когда же они приблизились и свет факела озарил их, Генри узнал в одном из светловолосых великанов вождя клана Родрика Мак-Кэя.
Как и после поединка, Родрик шагнул к нему и дружески хлопнул по плечу. Удар пришелся справа, и герцог едва не взвыл от боли. Горец заговорил по-гэльски, и Бэкингем, ни слова не понимая, дружески закивал и попытался, проскользнув вдоль стены, миновать своих диких поклонников.
В это время по боковой лестнице спустился еще какой-то воин, и по цветам его плаща и гербу, вышитому у плеча, Бэкингем понял, что он принадлежит к клану Дугласов. Едва завидев беседующего с горцами англичанина, воин остановился как вкопанный, и Генри готов был поклясться, что лицо его выражает крайнюю степень изумления. Обращаясь к горцам, он что-то недоуменно спросил, и Генри, за время пребывания в Шотландии научившемуся отчасти понимать шотландский говор, показалось, что тот поинтересовался, куда девалась шляпа герцога Бэкингема. Что за чушь? Герцог озадаченно взглянул на воина, но продолжения не последовало, ибо все звуки перекрывал могучий бас вождя горцев.
Однако, когда и Родрик и сопровождающие воины разом повернулись в его сторону, Дуглас без промедления ретировался, Бэкингем же подумал, что сейчас, когда ему угрожает опасность, не стоит разлучаться с этими воинственными гигантами. Поэтому он любезно подхватил Мак-Кэя под руку и, бормоча всякий любезный вздор по-английски, стал подниматься вместе с ним по лестнице.
Так они достигли дверей покоев герцога. В коридорах по-прежнему было пустынно. Толстые стены поглощали все звуки, не слышно было даже эха от их шагов.
Когда Генри стал прощаться с Мак-Кэем, тот вдруг серьезно на него взглянул и жестом велел своим спутникам остаться у покоев англичанина. Генри с невольным уважением проводил взглядом удаляющуюся могучую фигуру. Этот дикий горец раньше него догадался, как небезопасно сейчас находиться в Линлитгоу.
Он вошел в свои комнаты.
– Гуго, паршивец, экого холоду ты напустил! Просыпайся, мы немедленно должны ехать!
Длинный узкий покой был едва освещен тлеющими в жаровне угольями. Стоял такой сумрак, что герцог не сразу разглядел сидящего в кресле оруженосца.
– Гуго, проснись! Не надо было так налегать на эту гнусную гленливат! [45] Даже горцы предпочитают ей французские вина. И, черт побери, ты все-таки напялил мою шляпу!
Генри сбросил свои узконосые туфли, натянул сапоги для верховой езды с голенищами выше колен, когда же он взялся надевать чистую рубаху, ему пришлось вновь окликнуть оруженосца – перевязанная рука плохо двигалась и причиняла ему неудобства. Внезапно его пронзил озноб. В неподвижности Гуго Дредверда было что-то жуткое.
Генри нарочито медленно застегнул манжеты, затянул шнуровку у ворота и круто повернулся. При свете жаровни были видны неестественно вытянутые ноги оруженосца, его неподвижно покоящиеся на резных подлокотниках руки, тускло мерцал золотистый парчовый тюрбан, перевитый алмазными нитями. Тюрбан был смят, голова поникла. Герцог ощутил тошнотворный сладковатый запах крови.
– Гуго!
Он коснулся плеча оруженосца, и тело юноши немного осело, голова качнулась. Плечо было еще теплым. Медленно, стараясь унять дрожь, Бэкингем зажег от угольев сосновую ветку и осветил лицо Гуго. Белый колет был покрыт темными каплями крови, а руки юноши оказались прикрученными веревками к подлокотникам кресла.
– Но зачем? – почему-то шепотом спросил герцог и приподнял за подбородок голову юноши. Смолистая
