Ее муж спрашивал:
– Неужто княжич Ингельд так и обмолвился тебе, кого из Киева к нам посадницей отправят?
Потвора только хмыкнула. Вот же, все не угомонится ее ревнивец муж, все позабыть не может, что по молодой дурости она с Ингельдом якшалась. Дагу Потвора уже пятерых детей принесла, а он все ревнует, когда Ингельд порой его жену по старой дружбе весело затрагивает. Но ведь по дружбе, а не иначе. Росли– то они как– никак в одном тереме князя Эгиля Золото. А теперь Потвора солидная мужняя жена, ей свое положение блюсти надо. Ингельд же как был неугомонный, так и остался. Приедет, нашумит, попирует, девушек-смолянок подразнит – и был таков. Когда его младший брат Аскольд посещает Смоленск, тот ведет себя поспокойнее, чинно и благородно. Аскольд во все дела вникнет, со всех спросит, да и судит по Правде Смоленской мудро и скоро. Но надолго не задерживается, возвращается в стольный Киев, где в боярской Думе к его речам даже князья прислушиваются. Ну а град живет сам по себе. Однако неладно все же без главы, нехорошо это, нужен тут кто– то, чтобы и князей с полюдья[178] встречать, и с вече городским дела решать, и слово веское сказать, когда надо. Вон в Чернигове свой князь– посадник есть, и в Любече такой имеется, в Переяславле своего князя поставили, даже в Ростове дальнем, говорят, посадник Путята князем себя величает. А Смоленск чем хуже?
Вдруг в толпе на берегу кто– то закричал:
– Едет, едет! Вон струги на реке показались!
Собравшиеся сразу оживились, головы как по команде обратились в сторону, где появились на реке три идущих один за другим корабля. Были видны раздутые ветром пестрые паруса, вздымающиеся ряды весел, которые направляли корабль против течения в сторону возвышавшегося на днепровских холмах Смоленска.
Кто– то в толпе сказал:
– Никак первой идет ладья Стемида Лодьира, «Хищница».
Этот корабль в Смоленске знали. Местный парнишка Стемка Стрелок так возвыситься сумел, отличившись своей удалью, что стал ватажком варяжской дружины. Он порой наведывался в Смоленск, его тут хорошо помнили и гордились, что их земляк смог стать таким соколом, что даже варяги суровые его главенство признали. Кто– то из смолян разглядел Стемида, стоявшего у высокого штевня, подле оскаленной морды с острыми ушами, и подивился: вон какой важный! В высоком шлеме, в богатом синем плаще с меховым оплечьем поверх мерцающей длинной кольчуги. Но куда больше всех заинтересовала стоявшая чуть позади него женщина. Вся в светлых мехах, плащ ее на солнце горит золотом, видны и свисающие вдоль лица богатые колты на цепочках.
Корабли подплывали, с «Хищницы» уже был брошен канат, когда пришвартовывались, сходни на причал опустили. И новая посадница, подав руку Стрелку, гордо сошла по ним на смоленский берег. А там при всем многолюдье вдруг стало тихо. Так тихо, как может быть, когда только чудо невиданное замкнет все уста. Ибо была эта посадница необыкновенной. Нарядная, важная, а плащ на ее животе поднимался, как у бабы беременной бывает. Но не это подивило смолян. Ибо она была схожа… Личико такое пригожее, глаза светло– золотистые, брови темные вразлет, румянец, губки алые…
– Здрав будь, Смоленск достославный! – прижав руку к груди, немного склонилась новая посадница. – Здравы будьте, смоляне достойные. – И улыбнулась: – Что, не признали?
Люди смотрели во все глаза. Ведь о ней тут чего только не сказывали! И что Змей Треглавый унес их красу распрекрасную, и что хазары ее похитили, и что у печенегов сгинула, и что за моря уплыла в края далекие. И уже свыклись с тем, что пропала она для них. Но вот же она… княжна смоленская, Светлой Радостью нареченная!
И толпа взорвалась криками:
– Светлая Радость вернулась во град!
– Светлая Радость с нами!
– Слава! Слава княгине Смоленской, какая несет счастье и радость!
– Заживет теперь град! Светорада всегда удачу приносила!
– Она и в осень похмурую солнышко вернула. Вон как оно сияет!
«Ну насчет княгини – это они перегнули», – даже чуть нахмурилась Светорада, вспомнив, как строго настаивал Олег, чтобы выше звания посадницы она не метила. Но когда вся эта огромная толпа, словно прилив, всколыхнулась, когда люди, вопя и крича, кинулись в ее сторону…
Стемка едва успел предупредить своих, чтобы оградили посадницу. И его «рысята» сдерживали толпу, которая все напирала, шумела, ликовала. Светорада шла по раздвигаемому перед ней проходу между смолянами, смотрела на эти радостные лица, пожимала протянутые к ней руки, и сама не заметила, когда стала плакать. Плакала счастливо и легко, тут же улыбалась, вновь ловила чьи– то протянутые ладони, кого– то признавала, кого– то благословляла. Стема все время был рядом, оттеснял плечом самых настырных, заслонял, вел.
– Кто ж знал, что тут такое начнется!
Но его Светка, похоже, была только довольна. Вон как сияет, будто солнышко ясное. Да и день– то какой ясный вдруг выдался. Словно специально для ее возвращения домой. Ибо они наконец– то были дома.
Воевода Михолап, сам плача, как бугай, подвел Светораде коня под алым чепраком.
– Ну, теперь я могу быть спокойным за Смоленск! Такая посадница град не обидит.
Она же обняла его, как родного. И люди вокруг еще пуще зашумели, шапки подкидывали, в рожки гудели, ликовали, смеялись.
Стеме же было не до смеха. Не хватало еще, чтобы с его беременной женой что– то случилось в подобном столпотворении. И он перевел дух, только когда доставил ее в градский детинец, когда Светорада среди приветствующих ее и кланяющихся нарочитых мужей поднялась на крыльцо смоленского терема, вошла. Стема, махнув всем, чтобы ждали, закрыл за ней створки массивных дверей.
– Фух! – Он снял свой великолепный шлем и вытер запястьем лоб. – Насилу доставил. Ну и подняла же ты тут бучу, Светорада Смоленская!
Она стояла посреди пустой вотчинной гридницы. Знаменитой Золотой гридницы ее отца Эгиля Золото. Здесь было тихо, шум долетал только извне, а сквозь открытые вверху окошки потоками струился солнечный свет, вспыхивал на позолоченной резьбе ряда мощных деревянных столбов. Светорада смотрела на это великолепие, и ей казалось, что ни роскошь Священного Палатия, ни богатство хазарских дворцов каганата не может сравниться с ее отчим домом. Золотая гридница! Сколько раз она вспоминала о ней, как часто мечтала попасть сюда и как давно разуверилась в этом… И вот она дома!
Золотое сияние мерцало и переливалось в потоках ее слез. Она оглянулась, обняла Стему и несколько минут просто сотрясалась от плача.
– Ну чего же ты все ревешь, Светка? – услышала она мягкий, ласковый голос мужа. – Все ведь хорошо, так?
– Так, Стемушка! Так хорошо, как и представить себе не могла.
– Знаю.
Да, он понимал ее, как никто другой. Ее муж, ее любимый, ее друг и защитник. И она сладко поцеловала его. И когда в гридницу стали осторожно входить теремные люди, они застали свою посадницу целующейся со Стемкой Стрелком.
Позже бояре сказали, что они еще не гуляли на свадебном пиру своей княжны, а потому берутся устроить гуляние вскладчину, чтобы все видели, что не бедные люди тут живут. И хотя Светорада угадывала в их стремлении угодить новой посаднице и подольститься к ней – да и неловко ей было на восьмом– то месяце невестой выходить, – Стемка уговорил ее согласиться. Сказал, что и впрямь настоящего свадебного гуляния у них еще не было, а так они сразу и свадьбу отгуляют, и приезд посадницы отпразднуют. Знал, что говорил: его хозяйственная Светка не могла не оценить подобного двойного пира, да еще за счет купцов и бояр смоленских, без того чтобы закрома смоленские опустошать по такому случаю. Она и оценила. Сама за всем следила, милостиво дары принимала да поздравления выслушивала. А уж гуляли они… Гуляли всем Смоленском!.. Так, что дым коромыслом!
Но посаднице предстояло приступать к своим обязанностям. Олег дал Светораде немало поручений, и ей следовало браться за множество дел сразу. Перво– наперво она созвала бояр и купцов на Думу, завела речи о делах насущных. Нарочитые мужи только переглядывались: надо же, и умаслили ее, и одарили, а она
