сыне– наследнике он мечтал давно… Патриарх Николай посочувствовал бы ему, так желавшему продления на ромейском престоле ветви Македонской династии, но для этого требовалось нарушить каноны, которые он считал незыблемыми.
Но было еще нечто, не позволявшее Николаю признать Зою венчанной женой и императрицей: эта женщина отличалась не только любострастием, но и крайней властностью. Очарованный красотой Зои, Лев попал в тенета ее чувственности и ликовал по поводу рождения долгожданного сына, но при этом не видел, какую хитрую и своевольную змею он пригрел подле божественного престола империи. Он во всем слушал Карбонопсину, потакал ей вопреки советам и наставлениям патриарха. То ли еще будет, если позволить Зое подняться выше статуса наложницы, надеть пурпур[77] и украсить ее чело императорским венцом. Нет, он, Николай, прозванный Мистиком,[78] пойдет на все, только бы эта женщина не стала законной женой базилевса.
Николай повернулся к Феофилакту. Тот сразу застенчиво заулыбался. Пухленький, кудрявенький, ничтожный. Но нужный и зависящий. Зависящий – значит, верный.
– Где та женщина, о которой ты говорил мне?
Феофилакт, перебирая складки своей роскошной сверкающей хламиды, приблизился мелкими шажочками, глянул через плечо высокого и полного патриарха в обширное пространство храма. Он видел перед собой освещенных лившимся сверху солнечным светом прихожан, которые явились на службу в собор Святой Софии, видел море торсов и голов. Женщины стояли по левую сторону, и их было даже больше, чем мужчин. Однако Феофилакт заранее заприметил место, где находилась русская княжна. Не очень– то на виду, но и не так далеко, чтобы патриарх не высмотрел ее из реликвария.
И все же не высмотрел. Феофилакт указывал ему и на нежно– розовое покрывало у нее на голове, и на янтарную диадему, однако Николай, как ни щурил желто– зеленые близорукие глаза, так и не смог разглядеть, какова она собой.
– Так, говоришь, она похожа на твою родственницу Зою Заутца, вторую жену нашего божественного Льва?
– Похожа, похожа, владыко. Даже не столько чертами, как чем– то неуловимым, привлекающим внимание. И губы у славянки пухлые, как ягода, и глаза карие… Янтарно– карие, я бы сказал, не зря же в Константинополе ее прозвали Янтарной. А еще манерой общаться, смотреть прямо в глаза, улыбаться – вроде как весело, но в то же время маняще. В общем, многое напоминает в ней мою незабвенную родственницу Зою. А еще у этой женщины, как и у Зои, темные брови и светлые волосы. У покойной императрицы они были скорее пепельного оттенка, у этой же – чистое золото. Но, тем не менее, они очень похожи. Да и плясать любит так же, как Зоя Заутца, мир ее праху. – Феофилакт смиренно перекрестился, и патриарх тоже сотворил крестное знамение. – К тому же, – продолжил Феофилакт, вытягивая шею, чтобы лучше видеть русскую княжну, – это сходство не только я заметил, но и препозит Зенон, и даже сам глава синклита Евстафий Агир, и его завистливая жена, недолюбливающая Светораду.
– Све– то– раду? – произнося по слогам непривычное имя, повторил Николай.
– Да, так ее звали в язычестве. Лучезарное счастье означает. При крещении же она получила имя Ксантия.
– А ведь упомянутая тобой жена Агира, Анимаиса, и впрямь не любит ее, – заметил патриарх и даже улыбнулся, сузив хитрые зеленоватые глаза. Улыбка у него была вполне приятная, даже добрая, что как– то не вязалось с блеском глаз – холодным и колючим. Он щелкнул зернами аметистовых четок. – Анимаиса ведь оскандалилась, когда посоветовала палатийным кухарям приготовить так расхваливаемое Зеноном и Агиром блюдо, которым их угощала сожительница Ипатия Малеила. Как же много Анимаиса говорила об этом! А вышло… Даже собаки отказались есть сочиненную ею бурду.
Он вновь пропустил сквозь пальцы блестящие зерна четок, огладил тяжелой от перстней рукой свою великолепную длинную бороду. Николай был большим любителем роскоши, и сейчас его объемный живот был обтянут церковным одеянием из лучших тканей, с высокой камилавки[79] ниспадала тонкая длинная вуаль. Да и весь его облик, солидный, значительный, начиная от пышной седовласой бороды и заканчивая сандалиями из мягких ремней, свидетельствовал о полном благосостоянии и значимости. Его даже невозможно было назвать по– другому – только владыко.
Это и произнес Феофилакт, заискивающе заглядывая в глаза патриарху.
– Владыко, ты бы устроил встречу Янтарной Ксантии с императором. Думаю, Лев не сможет не поддаться чарам этой дикарки, и тогда Карбонопсина не будет для него слишком много значить. Старая любовь, знаете ли, так просто не отпускает. Ведь светлейший базилевс Лев по сей день заказывает службы в честь Зои Заутца и поминает ее даже при Карбонопсине. К досаде и злобе последней.
Да, хорошо знавший Льва патриарх мог попробовать отвлечь Льва от Карбонопсины этой дикой славянкой. Ибо Лев Македонянин, несмотря на свои разглагольствования о благочестии и нравственности, был страстным поклонником женской красоты. Но Карбонопсина все же родила ему сына… И тем не менее, если Льва увлечет очередная блудница, если он станет меньше внимания уделять Зое, то это бросит тень на его решение вступить в четвертый брак, которое будет выглядеть уже не так убедительно. Даже стремившиеся угождать ему латинские священнослужители тогда несколько раз подумают, прежде чем содействовать Льву в заключении столь неподходящего брака.
– Приведи эту Янтарную сегодня ко мне после вечерни, – сказал Николай, все еще пытаясь рассмотреть женщину в янтаре и розовом покрывале. И вдруг резко оглянулся: – А не ты ли везде говорил, что невеста Ипатия некогда была куплена на рынке рабов?
Феофилакт повинно склонил свою кудрявую голову. Подражая императору, он коротко стриг волосы надо лбом и ушами, зато сзади отпустил настоящую гриву.
– Да, говорил, святейшество, вина моя в том. Но ведь и великая императрица Феодора некогда шлялась по улицам Константинополя, продавая себя сластолюбцам, а как стала императрицей, слава о ней распространилась повсюду. Вот я и не смолчал о том, где Ипатий встретил Светораду… К тому же я вызнавал о ней: эта Светорада Янтарная – хорошо воспитанная дочь языческого архонта,[80] и если она приглянется женолюбивому Льву, то кто знает, будет ли он так настаивать на браке с Карбонопсиной? Не пожелает ли божественный император видеть подле себя ту, которая напомнит ему его былую любовь? И тогда лишь наивный поверит в его благие намерения…
– Тсс, – остерегающе поднял перст Николай, так как Феофилакт, увлекшись, говорил все более громко. – Ни слова более. Бог подал знак, имеющие уши да услышат. Все же остальное в руке Божьей.
И он вновь стал прислушиваться к звукам службы.
– Паки и паки миром Господу помолимся! – высоким сильным голосом выводил молодой архидиакон.
– Господи, помилуй! – привычно отзывались певчие.
Николай стал молиться, и Феофилакт последовал его примеру.
Светорада, стоявшая на женской половине величественного храма Софии, даже не подозревала, какие речи ведутся о ней и ее судьбе. Она следила за таинством евхаристии, и в душе ее наступало ставшее уже привычным, но всегда умилявшее успокоение. Порой она поднимала глаза к величественному куполу Святой Софии и вспоминала, как некогда ее поразил этот храм, какое восхищение она испытала, а вслед за этим в ее душе родилось колебание, переросшее в уверенность. И однажды она приняла в душу Бога христиан. Непривычно доброго, не требовавшего жертвоприношений, только ждавшего исполнения его заветов. Да, именно тут Светорада, язычница из чужих краев, почувствовала, что любит этого сильного и милосердного Бога. А ее сомнения… Это было непросто: с одной стороны – принять, с другой – оставаться неуверенной, сомневаться.
– О мире всего мира, о благосостоянии святых Божиих церквей и соединении всех Господу помо– о– олимся!.. – выводил диакон.
Светорада посмотрела туда, где в вышине, в потоках света парил царственный купол Святой Софии. Огромный храм, огромное пространство и величие. Здесь все было великолепным: бесчисленные витражи, сверкающие мозаики, золотые консоли с драгоценной инкрустацией, плывущий свет, отраженный мрамором и позолотой. Можно ли не любоваться такими творениями верующих, можно ли не почувствовать величие Бога, когда люди создают такую красоту? И это ощущение близости к небесам, когда поднимаешь очи туда, где словно парит огромный, залитый сиянием купол! Его можно было разглядывать бесконечно. Сцена Вознесения, где Христос с ангелами поднимается в небо, а вокруг него, по ободу купола, расположены фигуры двенадцати апостолов и Богоматерь. И все они… Не люди, а лики, как учили русскую княжну. Не
