Здесь тоже были высокие четырех– и пятиэтажные дома из тех, где для бедноты сдают комнаты внаем. И жили тут в основном портовые рабочие, крючники, грузчики, моряки. Было слышно, как продавец угля призывает купить свой товар; тут же в лужах развалились свиньи; грязные рахитичные дети возились в подворотнях. Нет ни канализации, как в самом городе, ни мостовых, всюду пыль и грязь.
Светорада резко остановилась, когда Варда постучал в большие кованые ворота и в них открылась узкая калитка.
– Так, – властно и решительно сказала она, – я и шага не ступлю далее, если мы не переговорим и вы не объяснитесь!
Склонив голову, Варда медленно повернулся, тонкий рот чуть скривился в полуулыбке, отчего юноша стал сильно похож на отца.
– Ты мне приказывать будешь, девка?
Его рука уже готова была увлечь ее вовнутрь этого каменного мешка, где кто– то ждал их за полураскрытой дверью, но Светорада резко отшатнулась, хотела кинуться прочь и даже вцепилась зубами в его запястье, когда он поймал ее. Варда не сказал ни слова, лишь поморщился, а потом подхватил ее на руки и понес.
Светорада закричала, стала звать на помощь, но услышала, как рядом кто– то произнес:
– Они все не верят, что пришел их час. Но кто же тут поможет, когда сам Бог отказался от них?
Узкий переход – и они уже в довольно обширном дворе. Здесь было несколько монахов, но большинство людей, одетых в какие– то серые балахоны, возились на разбитых вдоль стен грядках. И когда они стали поворачиваться на шум…
Светорада словно голос потеряла. Смотрела. Эти лица… Некоторые были вполне человеческие, но иные… Кое у кого лицо было прикрыто тканью с прорезями для глаз, у других же, наоборот, открыто. Опухшие, отекшие, покрытые язвами, эти лица казались неживыми. И все эти существа стали сходиться – медленно, переваливаясь, опираясь на костыли, чтобы посмотреть на незнакомку в розовом шелке и янтаре.
Прокаженные! Она оказалась в печально известном константинопольском лепрозории.
Наверное, на лице Светорады отразился такой страх, что даже в голосе Варды прозвучало некое подобие сочувствия:
– Не им решать твою судьбу. Держись подле меня.
Она так и вцепилась в него… в слепо ненавидящего ее сына Ипатия, который готов был заточить ее среди этих полуживых трупов. Он увлек ее в какой– то коридор, переговорил по пути с одним из монахов, и тот, взяв со стены масляную лампу, повел их по узким переходам. Светорада сама не понимала, отчего идет за ними, но вернуться во двор к прокаженным было еще страшнее. Когда они остановились подле небольшой двери в стенной нише, она почти взмолилась:
– Отпустите меня! Дайте вернуться.
И опять на лице Варды появилась кривоватая усмешка, отчего в уголках тонких губ залегла горькая складка. А глаза чужие – светлые, ледяные, холодные. Он распахнул дверь и почти заволок обессилевшую княжну в полутемное помещение.
– Мама, я привел ее. Теперь только тебе решать, как с ней быть.
Светорада ощутила дурной запах, смешанный с сильным ароматом настоек. Ее глаза еще привыкали к полутьме, когда она услышала, как в углу кто– то возится. Чья– то маленькая тень, сидевшая перед иконами, поднялась с колен и направилась к ним.
Это была женщина. Наверное, женщина. Светорада видела темные длинные одежды, мягкий капюшон, покрывающий голову и почти затеняющий лицо, белеющие на кистях рук повязки. Она остановилась неподалеку от них и стала всматриваться. Через маленькое окошко за ее спиной в комнату проникал дневной свет.
– Ты хороший сын, Варда. Я и не ожидала, что ты выполнишь мою просьбу.
Голос был глухой, какой– то гундосый. И от этого Светораде стало еще страшнее. Когда Варда отпустил ее, она бессильно прислонилась к стене. Правда, тут же резко выпрямилась. Княжна брезговала и испытывала ужас от того, что могла касаться здесь чего– либо, – она ведь знала, как легко можно заразиться от прокаженных.
– Не приближайтесь ко мне! Молю, не подходите. – Она выставила вперед руки.
Мать и сын разговаривали, словно позабыв о ней. Варда говорил о своей готовности выполнять все ее желания, а Хиония отвечала, что небо наградит его за послушание матери. Он сказал, что ему будет легче, если за него помолится такая святая женщина, как Хиония из Фессалоник. Варда даже приблизился, взял одну из ее забинтованных рук в свои, но женщина– тень медленно отступила.
– А теперь оставь нас, – произнесла она.
Однако Светорада едва не повисла на Варде, когда он шагнул к двери.
– Нет! Не оставляй меня здесь! Помоги, умоляю!
С таким же успехом она могла бы просить каменную кладку стены или деревянное ложе в углу. Варда почти отшвырнул ее от себя, когда выходил.
– Ну вот мы и встретились, дева из– за моря, – гундосо произнесла Хиония. – Надо же, такая молодая, такая нарядная, такая… распутная. Ты ввергла моего мужа в грех блуда, и погибель его души на тебе!
Она повысила голос, в ее горле заклокотало. Светорада вдруг поняла, что женщина едва сдерживает рыдания, и это как– то странно повлияло на нее, она почти успокоилась.
– А что скажешь о своем грехе, Хиония? – негромко заговорила княжна. – О том, что ты не даешь согласия на развод, хотя сама уже не можешь исполнять супружеские обязанности, и тем самым вынуждаешь Ипатия жить со мной в грехе?
Они какое– то время молчали. Затем Хиония неожиданно похвалила наряд княжны, заметила и крест на ее груди.
– Некогда и я могла так наряжаться, девушка, могла носить шелка и украшения. Но я считала это суетным. И я посвятила себя замаливанию грехов моего мужа, когда он оставлял меня, чтобы шляться по притонам или находить себе любовниц в любом краю, куда заносила его судьба. Я же для него была всегда скучна, я его не интересовала, он оставлял меня с моими молитвами и мольбами, с моими укорами…
– Лучше бы ты все же наряжалась для него, – прервала ее речь Светорада, опасливо отступая, когда Хиония приблизилась к ней.
От нее воняло. Запах гниющей плоти, какой не могли забить даже ароматные притирания. Но самое ужасное произошло, когда эта живая покойница неожиданно стащила с головы капюшон. Она была отвратительна. Белое как мел лицо казалось перекошенным от множества наростов с одной стороны и вдавленным от сочащихся сукровицей рубцов с другой; лысая голова и несколько клоков жидких волос, ниспадающих за ушами. Только большие светлые глаза свидетельствовали о том, что и она когда– то была красивой.
– Видишь, какая я стала, – сказала Хиония. – Ты же молода и прекрасна. А если я возьму и укушу тебя, облизну, измараю собой? Тогда и твоя краса начнет разрушаться.
– Почему же тебя называют святой, раз ты так жестока? – осевшим голосом произнесла княжна. – Ведь тебя никто не заставлял возиться с прокаженными, ты знала, чем это может обернуться для тебя.
– Но если не я, то кто же? Кто позаботится о них?
– Тогда не ропщи. Ты сама взвалила на себя сей крест! И лучше бы ты не занималась благотворительностью, а ждала дома мужа, не надоедала ему своим вечным недовольством… Он ведь рассказывал мне.
– Но я родила ему сына! Что еще я могла сделать для него?
– Могла бы любить супруга, вносить в его душу радость, – начала вдруг злиться Светорада. – Могла бы родить ему много сыновей!
Хиония какое– то время молчала, потом опять медленно накинула капюшон, отошла.
– За мое подвижничество небо наградило меня лучшим из сыновей.
– Утешься же этим!
Светорада продолжала злиться, но время шло, маленькая прокаженная – Хиония не была высокой – стояла, отвернувшись от нее, что– то шептала. Молилась, как догадалась Светорада. Наконец княжна первая решила нарушить молчание:
