бешено колотилось. Конечно, она обрадовалась, что кесарь отыскал ее среди ночи, что его равнодушие было показным, но в то же время видела, как помрачнело лицо Льва, и понимала, что если базилевс заупрямится, то плохо будет не только ей, но и кесарю.
Однако Александр не боялся брата. Сказал, что раз тот готов обсуждать свой труд по тактике войн, то и ему есть о чем сообщить Льву. Ведь ранее базилевс неоднократно старался привлечь кесаря к написанию «Тактики», даже отправил его по фемным войскам,[93] чтобы Александр на практике проверил то, что Лев записывает, не покидая покоев Палатия. Но вот он вернулся, ему хочется поделиться познаниями, но император до сих пор не нашел для него времени. Еще бы! Ведь ему куда больше может поведать о войне нежная дева, которую трудолюбивый император вопрошает даже в ночи. Чем же еще заниматься с ней благочестивому Льву, как не обсуждать способы ведения войн?
Лицо императора побагровело от напряжения. Он совсем не царственным жестом поправил за ухом короткий завиток волос, глаза его забегали.
– А ты, Александр, тоже пришел сюда с целью обсудить «Тактику»?
Александр еще шире улыбнулся, глядя на императора. Потом перевел взгляд на замершую княжну.
– Забавное предположение, не так ли, милая? Однако если наш августейший брат повелит, я готов до зари обсуждать в обществе прекрасной женщины любую науку. Но куда с большей охотой я бы вспомнил слова из «Песни песней» Соломона: «На ложе моем ночью искал я ту, которую любит душа моя…»
– Ты иначе смотришь на эти строки, Александр! – гневно повысил голос Лев. – Не забывай, что «Песнь песней» Григорий Нисский[94] запрещал толковать буквально!
– Ха, известное дело – монахи! Что они в любви– то понимают? Но зачем моему брату базилевсу рассуждать на эту тему? Ты ведь хочешь только одного: обвенчаться с матерью своего наследника. А потому и не пойдешь на скандал ради случайной связи, даже под предлогом написания «Тактики», так ведь? Я же пришел сюда по иной причине: мне не давали спокойно спать прочитанные недавно стихи Ахилла Татия.[95] – И Александр театрально продекламировал: – «Неужели ты не знаешь, что значит смотреть на возлюбленную? Видеть ее – большее наслаждение, чем обладать ею…» Правда, тут я не согласен с поэтом. Видеть… Только видеть… когда душа моя, вся в воспоминаниях, еще плачет. И иные слова Премудрого приходят мне на память: «Крепка, как смерть, любовь».
Его голос понизился почти до шепота, глаза подернулись нежной поволокой. Он смотрел на Светораду, а она уже ничего не могла с собой поделать. Она мелко дрожала, глаза ее сияли, дыхание стало сбиваться.
Лев переводил взгляд с Александра на молодую женщину и обратно. И на лице его вдруг проступило неожиданное удивление.
– Так ты знал ее ранее?
Светорада вспыхнула до корней волос и прижала руки к щекам. И только в глубине ее души осталось легкое недоумение: отчего Лев считает, что Александр не может полюбить кого– то?
Похоже, и сам кесарь неожиданно смутился. Закричал вдруг, подскакивая:
– Да, да, да! Или считаешь, что я ни на что не способен? А она… Ты сам пришел сюда, позабыв обо всем, потому что она такая… такая… Другой такой я не встречал!
У Светорады голова шла кругом. Ведь это было признание в любви! А она так скучала по своему Тритону, грустила, тосковала. Ее сердце вдруг ухнуло куда– то в живот, а потом взмыло к горлу. Она задохнулась негаданным счастьем, заулыбалась, сама не зная, как хороша ее легкая, счастливая улыбка. Ибо она поняла, что Александр не отдаст ее своему брату императору.
Александр вдруг тихо застонал и припал лицом к ее ногам. Замер, обнимая ее колени.
Лев встал. Прошел к окну, потом вернулся. Лицо его вдруг стало суровым и решительным.
– Это благая весть для меня, брат. И если это так, то я отступлюсь. А остальное… Пусть же Бог довершит остальное!
Его голос звучал торжественно, как будто он говорил нечто неимоверно важное.
– Аминь! – глухо отозвался кесарь и еще сильнее обнял колени Светорады.
Император ушел, а Александр все не двигался. Потом, когда Светорада ласково погладила его по волосам, он медленно поднял голову. Лицо его было напряженным и каким– то решительным.
– Наверное, мне нужна была только ты, – сказал он через минуту. – Наверное, само небо уготовило нам встречу на том лазурном берегу.
– Наверное, – тихо, как эхо, отозвалась княжна.
Ей так хотелось в это верить! Она так хотела любить! И Светорада почти всхлипнула, когда Александр резко притянул ее к себе. Ее губы послушно раскрылись навстречу его устам.
Глава 8
Осень пришла в Византию незаметно. Таким же синим и ярким было небо, так же зеленели кипарисы в садах Палатия, такими же жаркими были дни, и открытые сводчатые галереи дворца по– прежнему овевались ароматными зефирами и теплом.
Светораде казалось, что весь мир замер в сиянии ослепительного счастливого света. Она просыпалась в объятиях кесаря, они смеялись и шутили, много болтали, ибо Александр не был так отягощен государственными делами, как его брат. Он был предоставлен самому себе, и ему в его праздном безделии все потворствовали, так как соправитель Льва Мудрого был по сути номинальным правителем. Императора вполне устраивало, что Александр не вмешивался в дела правления. Все, что угодно, только бы Лев чувствовал себя единовластным правителем державы.
Светораду это даже устраивало. Ей нужен был именно Александр, а не его положение. Ей хотелось просто любить и быть любимой.
– Как же ты жадна до ласк, – целуя ее нагое, раскинувшееся на шелковых простынях тело, шептал кесарь. – Я никогда не встречал женщины, столь раскованной и свободной с мужчиной.
Еще бы, если вспомнить, на какой суровой и строгой женщине он был женат. Кто был у него еще, Светорада не спрашивала. У них обоих было прошлое, но в том– то и дело, что в эти мгновения они жили лишь друг для друга, забыв обо всем, что было до их любви.
Тем не менее положение Александра порой отвлекало его от новой возлюбленной, он был обязан вместе с братом совершать торжественные выходы, выстаивать богослужения в храмах, присутствовать на церемониях и приемах. И Светорада, как обитательница Палатия, тоже порой вынуждена была принимать участие во всем этом.
Ничего более напыщенного и бесполезного она ранее не могла себе представить. Каждый жест, каждое действие императора являло собой ритуал, неспешный, значительный, утомительный… И когда рано поутру, еще до захода солнца, княжна смешивалась с толпой позевывающих и переговаривающихся в переходах дворца обитателей Палатия, она понимала, что все это направлено на одно: доказать всем и вся, что без этих обрядов мир не удержится, рухнет… Хотя какое дело было до этого, скажем, плывущим по морям кораблям, кочующим в далеких степях ордам или собирающим в лесах мед диких пчел бортникам? Оказывается, она слишком многое повидала в своей жизни, чтобы благоговеть от медлительных церемоний византийского двора, хотя все царедворцы и священнослужители придерживались совсем иного мнения. Высшая цель! В чем она заключалась? Никто из них об этом не думал, когда все они с трепетом ожидали великого папия,[96] который должен был торжественно ударить в дверь императорской опочивальни.
– Повелите! – восклицал папий, и специально подобранный хор громко подхватывал:
– На долгие и блаженные времена!
Может, потому что Светораде и раньше приходилось видеть значительных правителей, а может, потому что после того как она удостоилась лицезреть наивысочайшего в ночном балахоне, шлепанцах и с перепачканными чернилами пальцами, ее сердце уже не билось учащенно, когда створки императорских покоев распахивались и Лев Мудрый с важным видом выходил к своим подданным. Над его головой несли пурпурный балдахин с розовыми страусовыми перьями, мерцали отсветами окружавшие его золоченые жезлы и кресты, сияли высокие свечи, позвякивая, раскачивались благовонные кадильницы, и под звуки хора император неспешно двигался по еще полутемным переходам на утреннее богослужение.
В обычные дни базилевс отстаивал утреннюю службу в дворцовой церкви Богородицы, и все стояли и благоговейно ждали, когда он закончит молиться о благе империи. Потом была трапеза, и придворные опять– таки стояли и ждали. Затем объявлялся распорядок дня, сообщалось о приемах и церемониях, и уже
