залива.
На следующий день погода оказалась так хороша, что многие из нашей команды отправились на остров, возле которого стоял корабль, пострелять птиц, и охота оказалась весьма удачной. Господин Ходжс тем временем зарисовал вид залива сверху, откуда он выглядел особенно красиво. На гравюре, сделанной по этому рисунку в Англии, на переднем плане видна птица; она, вероятно, должна изображать сокола, которого мы встретили на Огненной Земле. На шее и на плечах этого сокола серые и коричневые полосы, а голова совершенно коричневая и украшена пучком черных перьев. По гравюре можно решить, что он необычайной величины, на самом же деле он не крупнее обычного сокола (Falco gentilis).
Вместо того чтобы пойти с младшими офицерами на охоту, мы составили компанию капитану, решившему утром обойти на шлюпке остров, у которого мы стояли; лейтенант Пикерсгилл для подобного же исследования отправился в другую часть залива. Поездкой мы были довольны, поскольку сумели добыть много бакланов, тысячи которых гнездились на утесах. Следуя инстинкту, они устраивали свои гнезда лишь в таких местах, где скалы либо нависают вперед, либо по крайней мере отвесны — несомненно, для того, чтобы птенцы могли упасть только в воду, не причинив себе вреда. Сланец, из которого состояли эти утесы, не очень твердый, но все же можно только удивляться, как птицы пробивали в них углубления; даже если такие углубления существовали от природы, как они могли расширить их для птенцов? Когда мы после выстрела стали снова заряжать свои ружья, бакланы уже опять сидели на гнездах; да, при их нерасторопности в них нетрудно было попасть и на лету. Они действительно так мало обращали внимания на очевидную опасность, что французы, останавливавшиеся на Фолклендских островах, не без основания называли их
Помимо этой добычи мы привезли из своей поездки еще трех гусей, которые привлекли наше внимание своим оперением, совершенно разным у самцов и самок. Гусаки, за исключением черного клюва и желтых лап, совершенно белые, величиной поменьше домашнего гуся. Гусыня же, наоборот, вся черная с небольшими белыми поперечными полосками, голова серая, на крыльях несколько маховых перьев зеленых и несколько белых. Возможно, природа устроила такое различие, мудро заботясь о потомстве: чтобы гусыня со своим более темным оперением была не так заметна для соколов и других хищных птиц. Но это всего только предположение, нуждающееся в дальнейшем изучении и подтверждении. Разум смертных, увы, слишком слаб, чтобы всегда понимать намерения мудрого творца в делах природы, особенно когда опираешься на столь скудные наблюдения, как в данном случае.
Едва мы возвратились на борт, как вернулся и лейтенант Пикерсгилл. Он нашел в восточной части залива бухту, где водилось множество диких гусей. Капитан Кук хотел обеспечить своих людей свежей провизией, дабы как можно приятнее встретить предстоящее рождество. Поскольку открытие лейтенанта Пикерсгилла весьма благоприятствовало сему намерению, было решено, что следующим утром он отправится на охоту, а мы прибудем туда же другой дорогой. Мой отец, доктор Снаррман, один из лейтенантов и я вместе с капитаном отправились вдоль острова, расположенного к востоку, между кораблем и так называемой Гусиной бухтой (Гуз-Коув), где было условлено встретиться. Нам не пришлось раскаиваться, что мы выбрали такой путь, так как по всему южному берегу этого острова длиной не менее 4 миль водилось бессчетное множество гусей, которых из-за их неопытности, а также потому, что они меняли оперение, было очень легко подстрелить. У них еще не было больших маховых перьев, так что они едва могли летать. Учти мы это сразу, наша добыча стала бы еще больше. Тем не менее к закату набралось шестьдесят три штуки; этого было достаточно на обед для всей команды.
Охота была столь же богатая, сколь и приятная. Правда, мне как натуралисту полагалось бы в таких случаях больше интересоваться разнообразием, нежели количеством, добычи, однако у нас не хватало хладнокровия или рассудительности пренебречь свежей пищей, когда она сама шла в руки. В скалах на берегу были большие расщелины, или пещеры, иногда 80—90 футов высотой и нередко 150 футов глубиной. Поскольку море было довольно спокойно, мы могли входить на шлюпке под эти подземные своды, причем выходили не без изрядного количества гусей. У входа обычно гнездились бакланы, которых на сей раз мы, однако, оставили в покое. Другое обстоятельство, облегчившее нам охоту на гусей, заключалось в том, что в сланцевых скалах имелись большие трещины; птицы, у которых еще не отросли заново крылья, редко могли через них перебраться и обычно падали в расщелину, откуда матросы их доставали живьем.
Лишь поздно вечером мы вернулись на корабль. Господин Пикерсгилл успел добраться туда еще раньше и привез с маленького, населенного одними морскими ласточками острова более трех сотен яиц, которые оказались по большей части съедобными и вкусными.
Во время нашего отсутствия около корабля показались четыре маленьких каноэ с местными жителями. Их описали нам как жалких, бедных, но и безобидных созданий, которые отдавали свои копья, тюленьи шкуры и тому подобное не только добровольно, но и бесплатно. Мы пожалели, что не увидели их, однако это оказалось делом поправимым, так как уже на следующее утро они, невзирая на дождь, появились снова. Их каноэ были сделаны из древесной коры. Деревья с такой корой, судя по величине, едва ли могли расти в этой гавани. Кора держалась на нескольких небольших жердочках, которые составляли остов, расширявшийся в середине. На борту с каждой стороны имелась длинная жердь, на которую кора накручивалась и крепко пришивалась. В каноэ лежали несколько камней и куча земли; на ней дикари постоянно поддерживали огонь. Это было тем более необходимо, что они не старались согреться очень быстрой греблей. Весла были маленькие и плохие. В каждом каноэ сидело по пять-восемь человек, в том числе дети. Но если другие обитатели Южного моря обычно приближались с громкими приветствиями или, во всяком случае, с радостными возгласами, то у этих все совершалось в глубочайшем молчании. Даже у самого корабля, когда мы ожидали, что они обратятся к нам с приветствиями, они произнесли только единственное слово: «Пессерэ!» Туземцы, которых господин Бугенвиль видел в Магеллановом проливе недалеко от нашего теперешнего местопребывания, почти постоянно произносили именно это слово, и потому всему этому народу он дал название «пешерэ»[541].
После многократных знаков с нашей стороны некоторые из прибывших людей поднялись на корабль, не проявив, однако, ни малейшего признака радости; казалось, они совершенно были лишены любопытства. Они небольшого роста, меньше 5 футов 6 дюймов, с большими толстыми головами, широкими лицами, очень приплюснутыми носами и выступающими скулами; глаза карие, но маленькие и тусклые, волосы черные, совершенно прямые, смазанные ворванью и свисающие вокруг головы дикими космами. Вместо бороды на подбородках у них растут лишь жидкие волоски, а от носа к безобразному, постоянно разинутому рту всегда стекает струйка. Сии черты в целом откровенно и красноречиво свидетельствуют о глубокой нужде, в какой проживает это несчастное людское племя. Господин Ходжс очень точно зарисовал две такие характерные физиономии. Плечи и грудь у них широкие и хорошо развитые, нижняя же часть тела очень худая и как бы уменьшенная, так что даже не верилось, что она относится к этой верхней части. Ноги тонкие и кривые, а колени слишком большие.
Вся их жалкая одежда состоит из старой небольшой тюленьей шкуры, укрепляющейся при помощи шнура вокруг шеи. В остальном они совершенно нагие и не обращают ни малейшего внимания на то, что не допускает наша благопристойность и скромность. Цвет кожи у них оливковый с медно-красным оттенком и у многих разнообразился полосами, нанесенными красной и белой охрой. Очевидно, стремление украшать себя — более древнее и глубоко укоренившееся, нежели представления о благопристойности и стыдливости!
Женщины выглядят почти так же, как мужчины, только они меньше ростом, лица же у них не менее безобразны и отвратительны. Одеждой они тоже не отличаются. У некоторых, правда, кроме шкуры, прикрывавшей плечи, имеется еще маленькая тряпица, свисавшая спереди со шнура, повязанного вокруг бедер. Кожаная лента с ракушками украшает шею, а на голове у них нечто вроде убора из нескольких длинных гусиных перьев, торчащих обычно прямо вверх и напоминавших фонтанж[542] прошлого столетия. Лишь единственный мужчина удлинил свою тюленью шкуру, пришив к ней кусочек шкуры гуанако[543] и тем обеспечив себе лучшую защиту от холода. Дети же совершенно голые, они сидят рядом с матерями вокруг костра, горящего в лодке, но тем не менее все время дрожат от холода.
Трудно было услышать от них какое-нибудь другое слово, кроме «пессерэ», а оно звучало иногда ласково, чаще же всего в печальном, жалобном тоне! От поднявшихся на борт мы услышали еще несколько слов, в которых было множество гортанных согласных. Часто слышалось сочетание «чл», характерное в Англии для уроженцев Уэльса; все они сильно шепелявили, и это делало их произношение совершенно
