как простые девушки на Таити и островах Общества; наши моряки, надо полагать, воспользовались благосклонностью этих красоток. Мы могли наблюдать сцены, достойные храма Киферы[332]. Рубахи, куска ткани или нескольких гвоздей порой бывало достаточно, чтобы уговорить этих девиц отдаться без всякого стыда. Но здесь это было в порядке вещей, и я уверен, что ни одна замужняя женщина не нарушила супружеской верности. Если бы мы достаточно разбирались в разнице между сословиями, то, вероятно, здесь, как и на Таити, мы увидели бы, что распутные женщины принадлежат лишь к самому низшему плебсу. Причем для обитателей южных островов характерна одна особенность: незамужняя женщина здесь вправе иметь сколько угодно любовников! Считают ли они, что девушки, которые дают волю природным влечениям, становятся лучшими женами, чем невинные и скромные? Думается, напрасно искать разумные основания, когда речь идет о людских причудах и особенно о другом поле. В разные времена и в разных странах люди придерживаются на сей счет самых несхожих мнений. В некоторых областях Индии ни один уважающий себя мужчина не женится на девственнице, в Европе, напротив, потерявшая девственность почти не вправе рассчитывать на уважение. Турки, татары, арабы распространяют свою ревность даже на воображаемые признаки девственности, тогда как для малабарца они значат так мало, что он жертвует ее своим идолам[333] .
Ни одна из этих женщин не осталась на корабле после захода солнца, все вернулись на берег, чтобы вместе с большинством своих земляков расположиться под деревьями неподалеку от моря. Там они разожгли множество костров, и почти всю ночь были слышны их разговоры. Видимо, они были так заинтересованы в торговле с нами, что не хотели даже возвращаться к своим далеким жилищам. Наши товары у них высоко ценились. Курицу обычно отдавали за большой гвоздь, за мелкие гвозди мы получали только бананы, кокосовые орехи и т. п. Жители использовали изделия из железа для украшения; так, гвозди носили обычно на шнурке через шею или втыкали в ухо. Куры здесь были редкостной величины и отменного вкуса, с блестящим, как правило, оперением, переливавшимся из красного в золотой. Матросы охотно покупали всюду петухов, чтобы доставить себе варварское удовольствие посмотреть на их бои. Со времени нашего отплытия от Хуахейне [Хуахине] они каждый день мучили бедных птиц, подрезали им крылья и натравливали друг на друга. Петухи на Хуахейне дрались особенно хорошо, азартом многие не уступали лучшим английским бойцовым петухам. Со здешними так не получалось, и, поскольку они драться не желали, матросы решили их съесть.
На другое утро на борт поднялся знакомец капитана Кука Аттаха (или Аттага); он позавтракал вместе с нами. Одежда его состояла из циновок, одну из которых он накинул на плечи, так как утро было холодное. Господин Ходжс воспользовался случаем, чтобы нарисовать его, но, поскольку индейцам, как и всем нецивилизованным народам, недостает в какой-то мере внимания и сосредоточенности, то лишь с большим трудом удалось заставить его некоторое время посидеть спокойно. Тем не менее рисунок очень удался. Ходжс выбрал позу, когда Аттаха в знак благодарности поднял над головой подаренный ему гвоздь. Господин Шервин мастерски выгравировал этот рисунок на меди, и по мягким чертам лица этого мужчины можно составить верное представление о характере народа вообще.
После завтрака капитан и мой отец решили вместе с ним сойти на берег. Когда они поднялись на палубу, Аттахе попалась на глаза таитянская собака. Вид ее привел его в крайнее восхищение. Он обеими руками ударил себя в грудь, повернулся к капитану и раз двадцать, а то и более, воскликнул: «Гури!»[334].
Нас удивило, что ему известно название этого животного, которое в его стране не водится. Возможно, оно сохранилось в легендах о предках, некогда прибывших сюда с других островов или с материка, где они водились; возможно, когда-то и у них на острове были собаки, но по какой-то причине пропали; возможно, наконец, что они и сейчас поддерживают отношения со странами, где есть эти животные. Чтобы радость достойного Аттахи была полной, мы подарили ему двух собак, суку и кобеля, которых он в полном восторге взял с собой на берег.
Я же весь день оставался на борту, приводя в порядок коллекцию растений и птиц, собранную во время нашей первой высадки. Находок, если иметь в виду небольшие размеры острова, было очень много. Возле корабля постоянно держалось множество каноэ с туземцами, другие же, видимо не настолько богатые, чтобы иметь собственное каноэ, плавали от берега к кораблю и обратно.
Их каноэ по устройству весьма различны. У обычных, маленьких, в которых они привозили товары на продажу, очень острый киль. С носа и кормы они одинаково сильно заострены и при этом такие узкие, что волны часто переплескивали через борт; чтобы в таких случаях каноэ не наполнялось водой, корма и нос сверху покрывались или заколачивались досками. Чтобы каноэ не переворачивалось, у него обычно имелся легкий выносной поплавок или балансир (противовес), укрепленный на перекладине. Само каноэ делалось из нескольких планок твердого коричневого дерева, так искусно подогнанных одна к другой и сшитых кокосовым волокном, что совершенно не пропускали воду. Таитяне довольствовались тем, что просверливали отверстия непосредственно в планках и пропускали сквозь них кокосовые шнуры; однако именно поэтому их каноэ почти всегда протекали. На Тонгатабу же на внутренних кромках планок, у места стыка, делался выступ (закраина), и веревка пропускалась через него, а не через всю планку.
Вдоль наружного края узкого перекрытия на носу и на корме каноэ имелось семь-восемь круглых выпуклостей, видимо в подражание маленьким плавникам
Другой вид каноэ предназначен для плавания под парусом, и люди, сведущие в морском деле и кораблестроении, должны были признать, что они прекрасно для этого приспособлены. Одно такое каноэ мы видели в заливе Марии. Оно состояло из двух меньших, плотно прикрепленных друг к другу. Планки были сшиты вышеописанным образом, но оба каноэ целиком покрыты палубой и, подобно боевым лодкам таитян, снабжены приподнятым помостом пли платформой. Некоторые из этих парусных лодок могут везти сто пятьдесят человек. Паруса треугольные, сделаны из крепкой циновки, в которую иногда вплетаются довольно бесформенные изображения черепахи или петуха. Более подробный рассказ о здешнем судостроении был бы скучен большинству читателей; такие подробности интересны лишь морякам, и потому я не буду в них углубляться. Во всяком случае, даже из того немногого, что я рассказал о конструкции этих парусных лодок, видно, что жители здешних островов более опытны и сведущи в мореплавании, нежели обитатели Таити и островов Общества[335] .
Среди этих людей я заметил нескольких, у которых кончики волос оказались опаленными и припудренными. При более близком рассмотрении выяснилось, что эта пудра делается из растолченных в порошок раковин или кораллов и благодаря своим разъедающим свойствам как бы опаляет волосы. Пристрастие к пудре зашло здесь так далеко, что ей уже научились придавать разные оттенки, так что некоторые мужчины употребляют голубую, а другие — как мужчины, так и женщипы — оранжевую пудру из куркумы. Святой Иероним, обличавший некогда тщеславие своей эпохи, уже тогда упрекал римских дам в сходном обычае:
Вечером из далекого похода к самой южной оконечности острова вернулся мой отец. В полдень его застиг сильный дождь, вынудив искать укрытия в хижине на одной из плантаций. К счастью, хозяин оказался дома. Он дружески встретил отца и пригласил его сесть на чистые циновки, постеленные на полу. Сам же тем временем вышел, чтобы приготовить угощение, но очень скоро вернулся и принес несколько кокосовых орехов. Затем от открыл устроенную под землей печь и достал несколько бананов и рыб, завернутых в листья, совсем готовых и превосходных на вкус. Таким образом, здешний способ
