сопротивление, стреляя, можно полагать, и из здания 1-й гимназии. В эти же часы к Киеву подошли бронепароходы большевиков «Геройский», «Грозящий» и «Гневный», открывшие шквальный огонь. Уличные бои продолжались в течение нескольких дней.
«Для пополнения действующих частей» 27 октября главноначальствующим был объявлен приказ о призыве на военную службу, в том числе кадровых военных врачей, состоящих за штатом, врачей запаса, ополчения и белобилетников», — пишет М. О. Чудакова в «Жизнеописании Михаила Булгакова». Основываясь на воспоминаниях Т. Н. Лаппа, она воссоздает дальнейшие перемены в судьбе Михаила Афанасьевича: «Он получил мобилизационный листок, кажется, обмундирование — френч, шинель. Его направили во Владикавказ в военный госпиталь… В Киеве он в это время уже мечтал печататься. Добровольцем он совсем по собирался идти никуда…
В Киеве я жила без него недолго, меньше месяца. Получила от него телеграмму из Владикавказа… Поехала….. Во Владикавказе прожили недолго — Булгакова послали в Грозный, в перевязочный отряд. Уезжал утром, на ночь приезжал домой. Однажды попал в окружение, но вырвался как-то и все равно пришел ночевать… Потом жили в Беслане — не доезжая Владикавказа. Все время жили в поезде — в теплушке или купе. Вообще там ничего не было, кроме арбузов. Мы целыми днями ели арбузы. Потом вернулись во Владикавказ — в тот же госпиталь, откуда его посылали» {53} .
Мы мало знаем об этих месяцах в дивизиях, которые вскоре начинают отступать. Деникинцы с трудом удерживают Петровск-Порт, Грозный, Владикавказ, Дербент, они ведут сражение на два фронта — против Красной Армии и горских партизан. Еще недавно огромная, Добровольческая армия на Кавказе уменьшается до численности корпуса.
Врачебные впечатления Булгакова в те дни, представленные автором в первой публикации (1922 г.), возможно, отразились в рассказе «Необыкновенные приключения доктора» как фрагменты из записной книжки врача. «Над головой раскаленное солнце, кругом выжженная травка, забытая колея. У колеи двуколка, в двуколке я, санитар Шугаев и бинокль… Сквозь землю провалились все. И десятитысячный отряд с пушками и чеченцы… Мороз восемнадцать градусов. Теплушки как лед. Печки ни одной. Выехали ночью глубокой…
Не помню, как я заснул и как я выскочил… Стон и вой. Машинист загнал, несмотря на огонь семафора, эшелон на встречный поезд…..
До утра в станционной комнате перевязывал раненых и осматривал убитых…
Когда перевязал последнего, вышел на загроможденное обломками полотно. Посмотрел на бледное небо. Посмотрел кругом…
Тень фельдшера Голендрюка (в предыдущих разделах описывается его дезертирство. — Ю. В.) встала передо мной… Но куда, к черту! Я интеллигент» {54}.
Как полагает Л. М. Яновская, Булгаков пишет об истинной катастрофе воинского эшелона на Владикавказской железной дороге в февральскую ночь 1920 г., когда он оказывал помощь пострадавшим как врач.
Бесспорно, роль врачей в этом нарастающем обвале белого движения была жалкой и вместе с тем невероятно трудной, как бы ни относились они к чисто профессиональным обязанностям — оказывать помощь раненым в этих тающих, истекающих кровью полках. Падая с ног от усталости, Булгаков перевязывал — таков был его долг. Но одновременно перед его взором проходили виселицы с невинными людьми, ужасы, творимые деникинской контрразведкой и регулярными частями, перед ним все отчетливее вырисовывалось полное моральное опустошение тех, кто вел сотни тысяч людей к смерти. Воспоминания о «непротивлении злу» будут еще долго бередить его сердце…
В этот период Булгаков начинает печататься. Одна из предположительных первых публикаций «Грядущие перспективы» в газете «Грозный» относится к ноябрю 1919 г. В 1988 г. М. О. Чудакова полностью привела ее в своих работах. Статья написана мрачными красками, с суровой оценкой событий. Характерны слова: «Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном и в буквальном смысле слова.
Платить за безумие мартовских дней, за безумие дней октябрьских, за самостийных изменников, за развращение рабочих, за Брест, за безумное пользование станками для печатания денег… за все!»
Это слова человека, находившегося «по ту сторону баррикады». Но вдумаемся в их суть, в их пророческое звучание. Неминуемые беды и трудности Родины вызывают у автора чувство глубокой грусти, он не питает иллюзий, что будущее страны сложится счастливо. Ведь как естественник и врач, как патриот и гражданин, Булгаков особенно хорошо понимает, что братоубийственная война пагубно скажется на жизни народа. Характерно, что в дневниковой записи 1968 г. (она увидела свет в газете «Известия» в феврале 1990 г.) писатель Федор Абрамов подчеркнет примерно то же самое: «Убийство лучших, наиболее ярких людей с той и с другой стороны. Гражданская война как сумасшествие нации». Одним из провидцев, призывавших к разуму в годы страстей и борений, был доктор Булгаков.
И еще след тех месяцев — в романе Юрия Слезкина «Столовая гора». Как полагают исследователи творчества Булгакова, в образе Алексея Васильевича. Слезкин описывает черты Михаила Афанасьевича.
Кстати, именно М. Булгаков как врач был вызван к Ю. Слезкину, заболевшему сыпным тифом.
«Алексей Васильевич идет медленно. Он опирается на палку — неуверенно, не сгибая передвигает ноги. Он еще не оправился после сыпного тифа, продержавшего его в кровати полтора месяца. За это время многое переменилось. Он слег в кровать сотрудником большой газеты, своего рода «Русского слова» всего Северного Кавказа, охраняемого генералом Эрдели…
Алексей Васильевич не мог не согласиться. Он устал, хотел отдохнуть, собраться с мыслями после долгих скитаний, после боевой обстановки, после походных лазаретов, сыпных бараков, бессонных ночей, проведенных среди искалеченных, изуродованных, отравленных людей. Он хотел, наконец, сесть за письменный стол, перелистать свои записные книжки, собрать свою душу, оставленную по кусочкам то там, то здесь — в холоде, голоде, нестерпимой боли никому не нужных страданий. Он слишком много видел, чтобы чему-нибудь верить…
Потом он слег и пролежал полтора месяца. В бреду ему казалось, что его ловят, ведут в бой, режут на куски, отправляют в лазарет, сшивают и снова ведут в бой…» {55} .
В романе Ю. Слезкина есть упоминание о том, что герой его перенес сыпной тиф. Действительно, отступающие армии были охвачены тифозной эпидемией. Тяжелой формой возвратного тифа заболел и Булгаков. Было бы странно, если бы инфекция, бушевавшая в завшивленных лазаретах, потрепанных палатках перевязочных пунктов, миновала его.
Когда он приехал в горячке из Кисловодска, вспоминает Т. Н. Лаппа, на его одежде были насекомые. Стало ясно, что это тиф…
— Он лежал в беспамятстве в нашей комнате во Владикавказе, — рассказывала Татьяна Николаевна, — но и в этом его состоянии Михаила Афанасьевича не оставляли в покое. Фактически насильно его пытались вывезти с собой — как доктор он оставался очень нужным. Командование полагало — он симулирует, хочет увильнуть… Сначала к нам на квартиру явились с подводой солдаты, через несколько часов команда унтер-офицеров, наконец, кто-то еще из госпиталя. Но я никого не впустила в комнату, каждый раз твердо стоя на своем: «Только через мой труп…» Я понимала, что в дороге Михаил погибнет…
Хаос эвакуации нарастал, и этот визит был последним. Белые части покинули город. С трудом я нашла старичка-врача, которого также чисто случайно не захлестнула эта волна, и упросила прийти к коллеге. Он- то и вылечил Михаила Афанасьевича, поддержал его какими-то уколами, по-моему, в основном камфарой во время кризиса. (Вспомним большие дозы камфары, назначенные А. Турбину. — Ю. В.). Булгаков был так слаб, что потом более двух недель, с моей помощью, учился вновь ходить на костылях, а потом ходил с палочкой…
Восходила его литературная звезда, и к медицине как профессии он больше не возвратился. Да, талант его страстно требовал самовыражения, и выбор, давший миру выдающегося писателя, был сделан.
