Вторая ночь дежурства.
Сообщения с поисковых судов приходят каждый час.
И вдруг радио доносит взволнованный голос:
— На острове Среднем потушен маяк. Стекла разбиты, в маяке стреляные гильзы…
— Это Куницын! — кричит Юмашев. — А записки, записки нет?
— На маяке надпись — стертая, не разобрать ничего.
— Ну что вы на это скажете? — спрашивает Юмашев Защелкина.
— Огонь ему нужен был. Вот в чем дело.
— Ах ты черт! — Юмашев бьет по столу кулаком. — Значит, ранец утонул вместе с парашютом. Остался Иван без ракет, без спичек. А мы ждали сигнала!
Волны резче бьют в борта лодки, она уже не мягко поднимается на их спокойных спинах, а переваливается с боку на бок. Ветер — значит исчезнет туман.
Лишь бы только была погода. С рассветом над морем появятся самолеты. Летчики будут всматриваться в темно-зеленую поверхность… Не зря он покинул остров — его ждет чистое утро. Скоро, скоро! Ветер рождается перед рассветом.
Он гребет, наклонившись на один бок. Шлюпка черпает бортом воду. Зато если заснет, то вывалится в воду и проснется. Лучше еще раз окунуться, чем заснуть…
Светло. Туман развеялся. Но ни клочка чистого неба не видят воспаленные глаза. Тучи прижимаются почти к самой воде, из них выпадают сизые клочки, косо тянутся к волнам.
На миг неожиданно открывается окошечко: расходятся облака, и видно голубоватое, мерцающее полотно. Вверху другой мир, светлый, как будто весенний. Окошечко закрывается, и низкая темная туча обдает мокрым снегом. Тучи идут цепями, как атакующие: темная, клочкастая цепь, за ней белая морось, потом опять темная цепь.
Два раза он засыпает — днем он не так боится заснуть, и контроль ослаб. Странно, до сих пор не терял весел — так крепко зажаты они в руках. Оба раза он видел во сне дом.
Иван никак не может вспомнить, какое сегодня число, сколько времени он плывет и когда у сына день рождения. Завтра? Послезавтра?
Сереже четыре года. Родился в Сибири, в поселке у степного аэродрома. Это он помнит.
Вспомнил почему-то номер самолета Костюченко — 76, Кривцова — 84…
А как зовут Кривцова? Забыл…
Снится или нет? Небо гудит над головой — звук мотора странный. Что за машина? Летающая лодка? У них на аэродроме нет летающих лодок. Наверное, ищут соседи.
Через полчаса — треск вертолета. Небо живет…
Его ищут.
И не забывать про ноги. Ноги — вот что нужно сберечь. Руки еще живут. Разбухшие, синие, клешнеобразные, они живут…
Проплыла мимо гага, держа в клюве селедку. Он машинально потянулся за пистолетом. Селедка поблескивала серебряной чешуей, большая и жирная.
Гага плыла совсем близко, не обращая никакого внимания на шлюпку. Как будто мимо топляка или брошенной с судна бочки.
Значит, близко остров или берег. Гага хорошо знала, куда ей держать курс. Надо взять немного левее, за ней. Воспоминание о селедке долго еще мучило его.
Его давний, тревожный сон: он свечой взмывает на максимальном режиме в небо, идет на перехват чужака. Чужак огромен, из его шести двигателей рвутся белые языки, он летит уже над нашей землей. Надо чуть-чуть довернуть влево и выйти точно в хвост, под белое драконовое брюхо.
Время нажать на левую педаль, и тут — леденящее сердце ощущение пустоты под ногами. Внизу, у кресла, темный провал. Чужак уходит, надсадно звеня двигателями.
Иван сбрасывает с себя дремоту. В небе — гул моторов.
Ощупывает ноги… На месте.
Самолетный гул тает за облаками. Кто-то ходит над морем круг за кругом, отыскивая прорехи в облаках.
Здесь, близко к берегу, должны уже встречаться суда, лодки. Или шлюпку отнесло в открытое море?
Тюлень. В лоснящейся гладкой шкуре, пошевеливая ластами, он плывет совсем близко. Щетинки его усов вздрагивают. Человек в резиновой лодчонке не возбуждает в нем страха. Должно быть, безжизнен вид у человека.
Тюлень ныряет, заметив в руке Куницына белую дощечку — весло.
Уже темнеет. Еще один день прошел. Близится третья ночь. Берега не видно.
Он заснул и потерял весло. Надо было бы привязать весла к рукам, да нет уже сил. Еще ночь впереди.
К вечеру похолодало. На западе видна яркая звезда. Облака ушли вверх, рассеялись. В стороне прошел самолет с разноцветными бортовыми огнями.
На горизонте вспыхнуло светлое пятно и погасло. Похоже, кто-то запустил ракету. Как отличать мираж, игру воображения от действительности? Долго еще море будет дразнить близостью спасения?
Летчики превратились в следопытов. Одна из поисковых групп движется от мыса Тинского, обыскивая лесистое побережье. Проводник, рыбак из старожилов, уверенно вышагивает по чуть проторенной лесной тропке, никуда не сворачивая.
Но летчики то и дело отстают, заглядывают за угрюмые, насупившиеся бараньи лбы, спускаются в поросшие березой лощинки, взбираются на невысокие сопки-чорры.
— Вы, ребята, не мельтешитесь, — говорит рыбак, дождавшись, пока подойдут отставшие. — Там болота, озера да речки. Одна дорога — на запад. Скоро избушка будет. В ней и спички есть, и мука, и сухарики. Дальше избушки он не уйдет. Будет поправлять самочувствие.
…Вдруг рыбак остановился. Поднял сосновую жердинку, внимательно осмотрел срез, спросил:
— У него нож-то был?
— Обязательно! — Майор Проскуряков отстегнул привешенный к поясному ремню нож. — Вот такой, с пилкой.
— Наши-то, местные то есть, все больше с топориком ходят. Ножичками не балуются. С другой стороны — зачем бы ему сосенку загубить да бросить?
— Может, хотел костыль вырезать? — подсказал Проскуряков. — А не подошла — другую срезал.
Рыбак осмотрелся.
— Однако других срезов не видать. Пошли, за тем ручьем избушка.
Рыбацкая избушка пряталась в соснячке.
Солонка стояла на столе, в мешочках, подвешенных к потолку, — мука, сухари. Пол запыленный — никаких следов. Давно уже не заходили сюда люди.
Расположились на короткий отдых, погреться.
Разговор не ладился. Да и о чем было говорить?
Двухдневные поиски ничего не дали. Жилет да бак — вот и вся радость. Теперь ясно: здесь на берег он не выходил.
— Все могло случиться… — нарушил тягостное молчание один из летчиков.
