узким, как обраще-ние Рам Дасса исключительно к традиционной восточной философии. И мне кажется странным, что ты не придаешь никакого значения тому, что сегодняшняя передовая наука во многом совпадает с древней мудростью. Оккультизм, мистицизм и физика разными путями приходят к одним и тем же открытиям. Для меня кажется очевидным, что для нашей эры присущ синтез между Востоком и Западом, левым полушарием мозга и правым, мужским началом и женским, прошлым и будущим, сердцем и умом, и смещение в сторону одной из противоположностей приводит к дисбалансу. Когда мы виделись в последний раз, ты со смехом отказался говорить на тему Апокалипсиса. На мой взгляд, признаки приближающейся глобальной катастрофы настолько очевидны, что трудно их не заметить. И это необязательно означает пессимистичный взгляд на вещи, так как для меня, например, очевидна связь между концом света и твоим генетически запрограммированным прорывом в космос. Куда делась надежда освободиться от уподобляющих нас роботам свойств психики, надежда, которой мы жили в шестидесятые? Или мы станем лучшими роботами в Дивном Новом Космическом Мире,[35] который ты провидишь?
Я с огромным уважением отношусь к твоему уму. И если я берусь оспаривать твои столь устоявшиеся мнения, то это потому, что я не могу поверить в твое полное отрицание истины, заключающейся в «наивных» метафорах мистицизма. Сможет ли наука выдвинуть когда-нибудь более простое и элегантное, чем КАК НАВЕРХУ, ТАК И ВНИЗУ.
Трудно не заметить влияние психоделических шестидесятых на современную культуру. Йога, медитация, вегетарианство, экология — эти и многие другие элементы субкультуры хиппи шестидесятых стали мейнст-римом девяностых. Я уверена, что Тимоти Лири и Ричард Алперт, он же Рам Дасс, были двумя самыми важными людьми двадцатого века, так же как шестидесятые были его самым важным десятилетием. Благодаря Тимоти беспрецедентное число людей по всему миру познали на собственном опыте необыкновенную реальность и ощутили прикосновение вечности. А потом Рам Дасс привез с Востока древнюю истину, которой он научился у своего гуру. Они широко открыли двери восприятия, которые были так долго закрыты. Я верю, что они были провозвестниками, посланниками, авангардом высшей, лучшей, доброй, более развитой человеческой расы.
ВОСПОМИНАНИЯ О ТИМЕ
Анита Хоффман[36]
Я помню Тима как будто на цветной фотографии. Год 1967, наверное. Какое-то вечернее мероприятие в Вест-Вилледже. Он был одет в белую куртку из бычьей кожи с бахромой. Высокий, загорелый, красивый, полный жизни. Он был великолепен. Но я совершенно не верила ни ему, ни его последователям. Несмотря на то, что мне понравился психоделический опыт, я не верила религиям, тем более новым религиям, даже сатирическим, и Лига Духовных Открытий представлялась мне культом, возникшим и растущим вокруг Тимоти Лири. Одновременно Тимоти Лири казался мне живым воплощением Валентайна Майкла Смита, прототипа героя книги Роберта Хайнлаина «Чужак в чужой стране».
За год до того, как мы с Эбби[37] имели честь видеть Тима в белой бахроме в Вест-Вилледже, я присутствовала на представлении Лири в театре на Второй авеню (который впоследствии превратился в Филлмор-Ист) и была неприятно поражена тем, что увидела. Тимоти тогда представлял серию программ, посвященную мировым религиям. Мне было 24 года, и я пришла туда с двумя подругами, которые работали в журнале
В конце 60-х мы с Эбби поняли, что Тим — это наш гениальный соавтор в создании контркультурного видения мира. Но у нас, йиппи,[38] были некоторые несовпадения с Тимом. Мы не призывали людей «отпасть», мы, наоборот, хотели, чтобы они «впали», то есть включились в жизнь мира, протекающую мимо, чтобы добиться конкретных изменений в обществе. Это предполагало борьбу против бессмысленной войны во Вьетнаме и гонки вооружений и борьбу с расизмом тоже. Это также подразумевало надежду на построение нового, свободного общества, базирующегося на любви, а не на вражде, мира, в котором будут учитываться жизненные потребности всех без исключения людей. Лири, конечно, относился критически к «политикосам» из антивоенного движения, критикуя их за недостаток чувства юмора, догматизм и пуританский стиль (хотя некоторые из обвинений, которые предъявляли нам, йиппи, которые были «политикосами», можно было с равным успехом переадресовать самим «кислотникам»).
Позже он никогда не упускал случая напомнить мне о тех двух неделях, когда он сначала согласился участвовать в Фестивале жизни, в 1968-м, в Чикаго, а потом отказался, не желая влиять на молодых людей, чтобы они приехали в Чикаго и были подвергнуты избиениям и газовой атаке со стороны полиции.
В 1970-м, в Алжире, я наконец-то смогла получше узнать Тима. Я приехала туда с делегацией активистов движения, чтобы поздравить Тима с его 50-летним юбилеем и заодно продемонстрировать миру дружественную коалицию Черных Пантер, йиппи, Weather Underground и Тимоти и Розмари Лири, настоящих лидеров контркультуры. Общаться с Тимом мы смогли только эпизодически (это регламентировалось Пантерами), но зато весьма интенсивно.
Тим и несколько человек из Черных Пантер встретили нас в аэропорту. Из аэропорта мы поехали на двух машинах, Тим вел одну из них. Я ехала с ним, на заднем сиденье вместе с Розмари, Дарубой (из Пантер), Джен-нифер Дорн и Ионой Рэскином. Даруба, член нью-йоркского отделения Черных Пантер, бежал из тюрьмы Томбс в Манхэттене и нашел убежище в Алжире у «пра-вительства-в-изгнании» Черных Пантер, возглавляемого Элдриджем Кливером. Дженнифер, которая работала менеджером на фабрике, была младшей сестрой Бернадин Дорн, харизматического лидера Weather Underground. Иона был писателем, ученым и радикальным активистом антивоенного движения. Была поздняя ночь. Мы ехали по темной пустынной улице, кое-где освещенной случайными лампочками. Внезапно большой камень разбил стекло рядом с Дженнифер, засыпав осколками все заднее сиденье. Дженнифер не пострадала, но была, вполне понятно, напугана. Я сидела с другой стороны, и меня тоже не задело. Тим сидел невозмутимо, как будто ничего не произошло. Мы быстро развернулись и уехали из этого места и вскоре доехали до маленькой деревеньки возле моря, в которой жили Тим и Розмари.
На следующее утро вновь прибывшие американцы и Тим встретились за ланчем в маленьком кафе на берегу. Пожалуй, именно с этой встречи и начиналось мое настоящее знакомство с Тимом. Он был обаятельней-шим из ирландцев, взрывчатым, остроумным, жизнерадостным. Мы подняли тост за успешный побег Тима из-под стражи (из мужской колонии Сан-Луис-Обиспо, с помощью Weather Underground) и за следующую главу его приключений.
Потом мы были в гостях у Тима и Розмари на террасе, расположенной на крыше их маленького дома. Оба они были одеты в арабские джеллабы и выглядели в них так, словно всю жизнь их носили. Розмари показала нам свое фото на паспорте, который она использовала, чтобы путешествовать инкогнито. И я не знаю, может, это ложная память, но мне кажется, что Тим демонстрировал нам тогда маленький серебряный флакончик с самой чистой на свете кислотой, с которым он уже объездил полмира. Я прямо вижу его перед глазами, но не знаю, было так на самом деле или я только придумала это. Надо спросить у Розмари, помнит ли она этот момент.
Несколько дней спустя мы отмечали день рождения Тима с большим тортом, который мы с Ионой привезли с собой. Это был единственный раз, когда мы были наедине с четой Лири. Все остальное время мы провели под надзором в квартире любовницы Элдриджа Кливера.
На следующий день после дня рождения (или вскоре после него) Тим, Дженнифер и Ди-Си, глава службы безопасности Пантер, отправились в путешествие по Ливану и Сирии. Это был политический трип. После их отъезда я взбунтовалась против диктаторских замашек правления Элдриджа Кливера и очень удивилась, не найдя союзников среди убежденных леваков, которые сопровождали меня. В конце концов я сбежала через окно, приехала в аэропорт и прямо там оформила свой выезд из страны. (Поскольку Пантеры были гостями алжирского правительства, а мы — гостями Пантер, алжирское правительство хотело, чтобы
