многих возмущало бездействие властей, а самые рьяные защитники нравственности и порядка стали засыпать письмами редакцию местной газеты. Правда, находились и такие, кто одобрял преданность последователей Лэндли (как они себя называли) своим религиозным идеям. Они считали, что, несмотря на использование галлюциногенных грибов для ритуального служения, эти люди все равно сохраняют верность законам природы и защищают ее в меру своих сил и возможностей.
Исчезновение четырех человек — одной женщины, двух мужчин и двенадцатилетнего мальчика — сначала якобы доказывало правоту непримиримых противников этой секты. Эти четыре человека фактически раскололи город на два противоборствующих лагеря, и многие опасались преследования со стороны закона. Но потом было подброшено это письмо, которое сразу же попало в руки агентов ФБР, и вскоре вся шумиха в печати постепенно пошла на убыль. Но не потому, что люди утратили интерес к этой истории, а потому, что ФБР сделало все возможное, чтобы приглушить резонанс от этого дела.
Федеральные агенты из города Оклахома действовали быстро и напористо и в течение короткого времени составили полную характеристику пропавших людей. Сара Грин и ее сын Тэйлор были членами религиозной общины Лэндли и работали в его компании последние три года. Двенадцатилетний Тэйлор, по словам бывшего мужа Сары, никогда не принимал участия в грибных ритуалах, в то время как сама Сара была одной из наиболее активных жриц этого культа.
(«Я думаю, что именно так их следует называть», — сообщил пребывающий в отчаянии и убитый горем отец.) Реджис Лэндли, младший брат Джорджа, встречался с Сарой в течение всего последнего года. Со временем она переехала к нему в его большой частный дом на территории фермы. Шон Котто был самым последним из тех, кто присоединился к церкви Лэндли. За день до исчезновения он ужинал с семьей Лэндли и остальными членами секты, пропавшими на следующий день. Когда агенты ФБР спросили Джорджа насчет Шона Котто, тот ответил, что это был хороший парень, который работал на ферме только один месяц, но уже успел зарекомендовать себя в качестве отличного работника и активного сторонника традиций и ритуалов общины. «Он даже стал вегетарианцем, — добавил Джордж, — хотя мы не принуждали его к этому. Он сделал это самостоятельно. Правда, за исключением одной вещи: он так и не смог отказаться от колбасного фарша».
Агенты ФБР тщательно осмотрели дом Реджиса, но не обнаружили там ничего подозрительного. Зато городская квартира Шона Котто заставила их призадуматься. Она была совершенно пустой. Там не было ничего, кроме мебели, чайника и сковородки, которыми хозяйка дома снабдила странного квартиранта. И этот Шон Котто тоже пропал. Однако агентов насторожила не пустая квартира, а тот факт, что все вещи, дверные ручки и вообще все то, к чему обычно должен прикасаться человек, оказались самым тщательным образом протерты мокрой тряпкой. Причем это отняло у него немало времени, так как начал он, судя по всему, от самой дальней комнаты и закончил входной дверью. Агентам так и не удалось обнаружить ни единого отпечатка пальцев.
Из всего этого федеральные агенты сделали вывод, что если когда-нибудь их тела и обнаружатся, то их будет не четыре, как следовало ожидать, а только три.
Во время чтения этих документов у меня зародилась своя теория на этот счет: Минос искусно выстроил дружеские отношения, завоевал доверие своих новых друзей, расставил сети, завлек их туда, а потом, в самый последний момент, ловушку захлопнул.
~ ~ ~
— Это было в комнате общежития Университета Колорадо в Денвере, — сказал Пирс. Мы сидели на заднем сиденье огромного «форда», за рулем которого находился еще один агент ФБР, выглядевший чуть моложе меня. — Студент выпускного курса по имени Тео Саймон записался на занятия только в этом семестре, но так и не появился на них, а потом ушел. По всем предметам получил одни двойки. Кроме того, отличился необыкновенной склонностью к чистоте и не оставил после себя ни единого отпечатка пальцев. То, что они обнаружили в его комнате, заставило сразу же вызвать полицию. А полиция Денвера тут же вызвала нас.
Я постоянно что-то рисовала в блокноте, чтобы отвлечь себя от мыслей о сигаретах. Два дня воздержания давали о себе знать, хотя мне казалось, что я уже давно избавилась от этой пагубной привычки. Я быстро написала крупными буквами «Тео Саймон», после чего стала менять местами отдельные буквы. Это была довольно легкая анаграмма. Фамилия «Саймон» легко превращалась в «Минос», а имя «Тео» само по себе означало «Бог».
Пирс заглянул в мой блокнот.
— Да, мне тоже пришла в голову эта мысль, поскольку вы уже объяснили мне свою теорию.
— Что они нашли в этой комнате?
Пирс посмотрел на центральную часть Денвера, потом поднял глаза на возвышавшиеся за городом скалистые горы.
— Что-то вроде рисунков. Нет, не рисунков, а скорее фотокопий. Не хочу забивать вам голову тем, что услышал от других людей. Думаю, будет лучше, если вы увидите сами и составите собственное представление об этих вещах.
Он говорил со мной таким тоном, словно я была крупным специалистом в этом деле.
Комната была ужасной, как, впрочем, и все подобные комнаты в общежитиях по всей стране. Ее стены были выложены из шлакоблоков. Много лет назад я сама жила в такой же комнате в общежитии Университета Эмори. Правда, стены моей комнаты были выкрашены в белый цвет, а здесь они были покрыты светло-коричневой краской. Но все равно невозможно было не заметить горизонтальные и вертикальные линии, пересекающие всю стенку, как в очень чистой тюремной камере с минимальной охраной.
В комнате стоял стол, прикрепленный болтами к стене, со столешницей из пластика под дуб. Стоявший под столом пластиковый синий стул совершенно не сочетался со столом и ярко выделялся на фоне всей комнаты. Комната довольно чистая, а пол, покрытый сероватым линолеумом, был чисто вымыт. Не оставалось никаких сомнений, что вся эта чистота наведена здесь нашим подозреваемым, который работал в перчатках: тщательно вымыл пол, вытер стол, аккуратно заправил кровать и протер даже металлическую раму. Я решила не заходить в ванную комнату, так как Пирс уже предупредил, что там ничего интересного не обнаружено. Мое внимание привлек ряд рисунков, прикрепленных к стене прозрачной липкой лентой.
Всего я насчитала шесть штук. Но меня поразили даже не сами рисунки, а их последовательность и композиция. На первом плане были изображены обнаженные люди, которые, казалось, застыли в позе танцовщиков. Их головы были повернуты в одну сторону, а руки раскинуты в разные стороны, указывая либо на землю, либо на небо.
Мне сразу стало ясно, что это фотокопии черно-белых гравюр прошлого века. Об этом красноречиво свидетельствовали объекты, изображенные на заднем плане, среди которых различались невысокие холмы и живописные сельские дома, приютившиеся на склоне между разлапистыми деревьями. Высокие арки и сводчатые окна и двери говорили о том, что это какая-то другая страна, не Америка. Но какая? Франция? Испания? Сельский ландшафт был тихим, умиротворяющим и напоминал старые пасторальные пейзажи с непременной церковной колокольней на заднем плане.
На каждом листе была изображена одна-единственная обнаженная мужская фигура. Правда, трудно было сказать, был ли это один и тот же человек. Вполне возможно, что эти шестеро иллюстрировали различные состояния смерти. Но действительно ли они были мертвы? Ведь художник изобразил их идущими — словно направляющимися от деревни к зрителю.
Художественная манера напоминала Доре, изобразившего страдающие в мучениях души в своем аду. Единственное различие состояло в том, что здесь фигуры были показаны более детально и с очень близкого расстояния. Чтобы так подробно изобразить человеческие тела, надо было стоять перед ними с карандашом и бумагой в руке.
На теле первого мужчины отсутствовала только кожа. Все его мышцы были напряжены, а на лице
