нет, что неясно-непонятно, растолковать некому. Бабушка сама даже на учебу пошла, да в универтет не взяли, в этот, как бишь? Лада еще в таком служит? – в инитут, во!
– В институт, – машинально поправил я.
– Ага, я ж и говорю, в интитут. Так что Ворон немного-то образования все ж получил. Но так, чтобы все на свете знать, все ведать – этого нет. И находит оттого на него временами дырпрессия страшная. Коли он с этой дырпрессиеи дома сидит, то мочи нет, какой вредный делается. На всех кричит, каркает чуть что; шагу никому ступить не дает спокойно… А когда из дому вылетает, вот как нынче, на зорьке ранней, – жди его к обеду готовенького… А вот и он, готовенький уже!
Я обернулся к окну. На форточке, держась одной только лапой, сидел Ворон. Вторую свою лапу он сжал в кулак, и из кулака этого торчали какие-то ошметки. Я принюхался: явственно пахло вяленой рыбой. Взгляд его желтых глаз, обычно такой пронзительный и ясный, помутнел и потух. Перья, тоже потерявшие обычный блеск, кое-где слиплись и местами встопорщились.
– Р-разговар-р-риваете? – спросил он, немилосердно раскатывая букву «р». – А я вам р-р-рыбки пр- ринес! Вобла, киса, вобла! Тар-р-ранька! Любишь тар-раньку?
Он не то слетел, не то спланировал с форточки и неуклюже уселся на стол передо мной.
– Ты, Кот, – проникновенно сказал он, заглядывая мне в глаза, – ты один меня понимаешь. Мы с тобой – единственные интеллигентные личности в этом болоте, полном тупых и дремучих болванов…
– Я бы так не сказал, – возразил я робко – пьяный Ворон меня немного испугал, – все-таки они достаточно сообразительны и иногда бывают очень милы…
– Кто? – заорал Ворон, выпрямляясь, приподнимаясь на лапах и выпячивая грудь. – Кто сообр-р- разите-лен? Этот тар-ракан др-р-ремучий? Да он за пятьдесят лет еле по слогам читать научился! Или этот бывший алкоголик, гр-рубиян внутри своей жабьей души… – Тут Жаб приподнял свое полотенце и заорал:
– Эй, ты, курица недоделанная, полегче, а то хвост вырву!
Домовушка замахал на Жаба обеими лапками:
– Молчи, молчи, видишь же, он выпимши, с пьяным связываться – токмо кровь себе портить…
Ворон, не обращая внимания на Жаба, продолжал:
– …или этот Пес-недоумок, который тычет всем в нос свою честность, и вер-р-р-ность, и п-р-р- реданность, или этот Кар-рась, который учил детей в школе, а сам не умеет говорить на родном языке, а о том, что в углу, – тут Ворон перешел на зловещий шепот, – о том, в углу, я и не говорю даже, потому что разве интеллигентная личность займется сыском?
– Ладно, ладно, потом поговорим, лети уж к себе, – успокаивал его Домовушка, непочтительно подталкивая советника в спину. – Иди поспи маленько, ты ж день и ночь в трудах, аки пчелка лесная, устал небось пектись о нашей красавице…
– Да! – со слезами в голосе воскликнул Ворон. – Я тружусь, не зная отдыха! А меня не ценят!.. Меня не понимают!..
– Ценют, ценют, на вес золота ценют, – сказал Домовушка. Он дотолкал Ворона уже к самому краю стола.
– Что ты делаешь, он сейчас упадет! – воскликнул я, не сдержавшись.
Ворон действительно сорвался вниз, но, судорожно замахав крыльями, взлетел и снова опустился передо мной.
– Ты, Кот, – как ни в чем не бывало продолжал он, – ты мой единственный друг. Хочешь быть моим учеником? Я обучу тебя всему, что знаю сам. Ты постигнешь глубины магии так, как я их постиг… Я все знаю! – вдруг заорал он, широко разевая клюв. Его желтые глаза хищно вспыхнули. – Я все знаю, все обо всем!
– Знаешь, знаешь. – Домовушка согласно покивал и подхватил Ворона под мышку. – Коток, я его отнесу, – быстро проговорил он мне, – а ты закрой за нами дверь. А то он сейчас буянить начнет, негоже вам на это глядеть…
Каюсь, закрыв за ними дверь в кабинет, я несколько минут помедлил в коридоре. Мне было интересно, как поведет себя Домовушка с разбушевавшимся Вороном. Ничего интересного я не услышал: Ворон повторял, что он все знает и вообще гений, а Домовушка что-то тихо и ласково говорил ему, успокаивая.
Я вздохнул и направился в кухню.
В кухне Рыб и Жаб оживленно болтали.
– Не, как тебе нравится этот интеллигент! – поприветствовал мое появление Жаб. – У-у, любимчик! Не терплю любимчиков! Сначала у Лады, за то, что теплый и пушистый, потом к Домовушке без мыла влез… – он сказал куда, – теперь и к вороне нашей подмазался… Ненавижу!
– Я бы вам советовал выбирать выражения, – сухо, с достоинством отозвался я. – Никуда я не влезал и ни к кому не подмазывался. Если мне нетрудно оказать кому-либо услугу, я всегда ее оказываю. И я не виноват, если меня ценят по заслугам. Поступайте так же, и к вам будет такое же отношение. Кроме того, я никогда не замечал, что к вам здесь плохо относятся.
– Ты гля! – квакнул, широко разинув рот, Жаб. – Как его обозвали интеллигентом, так он сразу же на «вы» перешел! Склифосовский!
– Зря ты так, – заметил Рыб, – он ведь действительно не виноват…
– А, и ты тоже! – заорал Жаб. – Конечно, он тебе аквариум выбил, если б не он, сидеть тебе в банке своей! А я тут!.. – Его голос прервался, он повернулся к нам спиной, залез в свою миску и накрылся полотенцем.
Рыб уставился на меня своим круглым, ничего не выражающим, в буквальном смысле этого слова рыбьим глазом, пошлепал губами, ничего не сказал и плавно опустился на дно. Секунду спустя его голова уже высовывалась из подводной пещерки, а на рыле сияла улыбка. Я легонько постучал лапой по стеклу.
