— А гляньте-ка сюда! — продолжал атаман, желая ободрить своих головорезов. — Кто видывал чернецов в такой превосходнейшей обуви? Вот это, — он указал мечом на стоптанные сандалии брата Лоренцо, — обычай предписывает носить монахам, мои непредусмотрительные друзья, если хотите избежать пошлин. Как я вижу, единственный настоящий смиренный монах здесь немой паренек в повозке. Что касается остальных, я готов заложить свои яйца, что вы на службе менее могущественного патрона, чем наш Господь, и ценность этого гроба для вас намного превосходит пять жалких флоринов, которые я собираюсь взять с вас за его провоз.
— Вы ошибаетесь, — возразил старший монах, — думая, что мы в силах позволить себе такие траты. Два флорина — все, на что вы можете рассчитывать. Берегитесь: столь безмерная жадность навлечет гнев Небес на вашего покровителя!
Такое предупреждение только позабавило бандита:
— Жадность, говоришь? Нет, я повинен лишь в грехе любопытства. Платите пять флоринов, или я вот что сделаю: гроб останется здесь, под моей охраной, пока ваш патрон лично за ним не явится. Я уже мечтаю познакомиться с пославшим вас богатеньким ублюдком.
— Вскоре вы будете охранять лишь трупный смрад.
Разбойник пренебрежительно усмехнулся:
— Запах золота, друг мой, заглушит любую вонь.
— Твоей вони не забить даже горе золота, — съязвил монах, отбросив, наконец, притворное смирение.
Услышав оскорбление, брат Лоренцо прикусил губу и начал лихорадочно искать пути спасения. Он достаточно хорошо знал своих попутчиков, чтобы предсказать исход перебранки, и не хотел в этом участвовать.
Предводитель бандитов словно не обратил внимание на дерзость жертвы.
— Значит, ты твердо намерен умереть на моем клинке? — спросил он, склонив голову набок.
— Я твердо намерен, — ответил монах, — завершить мой поход, и ни один из твоих ржавых мечей не станет препятствием на моем пути.
— Поход? — дурашливо завопил бандит. — Смотрите, кузены, на монаха, возомнившего, что Бог посвятил его в рыцари!
Шайка загоготала, видимо, поняв шутку. Атаман кивнул на повозку:
— Избавьтесь от этих болванов и отведите лошадей и телегу к Салимбени.
— У меня предложение получше, — насмешливо сказал монах и сбросил рясу, под которой оказались боевые доспехи. — Почему бы нам сперва не проведать моего господина Толомеи с твоей головой на моем копье?
Брат Лоренцо застонал про себя — его худшие опасения начали сбываться. Уже не скрываясь, его попутчики, переодетые вассалы Толомеи, выхватили мечи и кинжалы из-под плащей и седельных сумок. Звук доставаемого из ножен оружия заставил бандитов отшатнуться, но они тут же с воплями, не раздумывая, бросились в атаку.
Шарахнувшись от внезапного шума, лошади брата Лоренцо испуганно присели на задние ноги, а затем бешено рванулись вперед, унося за собой повозку, и чернецу ничего не оставалось, кроме как натягивать ставшие бесполезными поводья и взывать к благоразумию и сдержанности двух животных. Несмотря на три дня в дороге, лошади показали замечательную прыть, увозя свою поклажу по ухабистой дороге подальше от схватки. Колеса пронзительно скрипели, а гроб опасно подскакивал, угрожая свалиться на дорогу и разлететься в щепки.
Не дождавшись от лошадей никакой реакции на свои увещевания, брат Лоренцо обратился к гробу как к более покладистому попутчику. Руками и ногами он пытался сдерживать его прыжки, но пока он пытался половчее обхватить громоздкий ящик, движение на дороге отвлекло его, и он сразу понял, что безопасность гроба должна занимать его сейчас меньше всего.
Потому что за ним во весь опор неслись два бандита, спешивших вновь заявить права на предполагаемое сокровище. Шаря в телеге в поисках какого-нибудь оружия, годного для обороны, брат Лоренцо нашел лишь кнут и собственные четки. Трепеща, он смотрел, как один из бандитов поравнялся с повозкой, зажав кинжал в беззубых деснах, и вытянул руку, чтобы ухватиться за деревянный бортик. Собрав неизбежную дань ярости со своей кроткой души, брат Лоренцо занес кнут над этим решившимся на абордаж пиратом; тот заорал от боли, когда воловий хлыст до крови рассек ему кожу. Впрочем, второго удара негодяй избежал: перехватив опустившийся бич, он выдернул его из руки чернеца. Оставшись под защитой единственно четок и распятия, болтавшегося у него на шее, брат Лоренцо запустил в бандита остатками своей трапезы. Но как ни черств был хлеб, он не остановил разбойника, заскочившего, наконец, в повозку.
Видя, что молодой монах безоружен, негодяй торжествующе выпрямился, вынул кинжал изо рта и повертел туда-сюда длинным лезвием перед дрожащей жертвой.
— Остановитесь во имя Господа! — воскликнул брат Лоренцо, воздев четки. — У меня на небесах есть покровители, которые поразят вас внезапной смертью!
— Да что ты? Ну, зови их сюда!
В ту же секунду крышка гроба отлетела, подброшенная изнутри, и молодая девушка с развевающимися огненными волосами и горящими глазами, придававшими ей вид ангела мщения, в страхе села на своем ложе. Бандит с посеревшим лицом в ужасе выронил нож. Без колебаний ангел протянул руку из гроба, подхватил кинжал и резко воткнул в плоть его обладателя, метя в бедро, — гнев удесятерил ее силы.
Завопив от боли, раненый потерял равновесие и вывалился из повозки, получив при этом, судя по всему, еще худшие увечья, С пылающими от волнения щеками девушка повернулась к брату Лоренцо, улыбнулась ему и собралась уже вылезти из гроба, но монах ее удержал.
— Нет, Джульетта! — шепотом закричал он, заставляя девушку лечь. — Именем Иисуса заклинаю вас оставаться там и лежать тихо!
Захлопнув крышку над ее негодующим лицом, брат Лоренцо огляделся, соображая, где второй преследователь. К несчастью, тому в отличие от первого было не чуждо благоразумие: он не собирался прыгать в бешено мчащуюся повозку. Вместо этого он обогнал брата Лоренцо и схватил одну из лошадей за узду, пытаясь остановить. Через четверть мили лошади перешли на легкий галоп, затем на рысь и, в конце концов, остановились.
Негодяй не спеша подъехал к повозке, и брат Лоренцо узнал роскошно одетого предводителя разбойников, по-прежнему посмеивавшегося и, казалось, ничуть не пострадавшего в кровопролитной схватке. Заходящее солнце окружило бандита совершенно незаслуженно бронзовым ореолом. Брат Лоренцо про себя поразился контрасту сверкающей красоты окрестностей Сиены и откровенной порочностью их обитателей.
— А давай вот как поступим, монах, — начал разбойнике неожиданной учтивостью. — Я подарю тебе жизнь. Более того, ты заберешь эту крепкую повозку и благородных коней и сохранишь при себе свою казну в обмен на эту девку.
— Благодарю вас за щедрое предложение, — отозвался брат Лоренцо, щурясь на солнце. — Но я поклялся защищать эту благородную даму и не могу отдать ее вам. В противном случае мы оба будем гореть в аду.
— Ба! — Разбойник явно много раз слышал это раньше. — Эта девка не больше благородная дама, чем я или ты. Я вообще подозреваю, что она шлюха Толомеи!
Из гроба раздался вопль негодования. Брат Лоренцо быстро поставил ногу на крышку.
— Вы правы, эта дама — истинная драгоценность для мессира Толомеи, — сказал он. — Любой мужчина, коснувшийся ее, втянет весь свой род в нескончаемую войну. Вы же не хотите втянуть вашего хозяина Салимбени в кровавую распрю?
— Ах, эти монахи с их церемониями! — Бандит подъехал вплотную к повозке, и его ореол померк. — Нашел чем угрожать, сопливый проповедник. Война — моя работа!
— Умоляю, отпустите нас! — настаивал брат Лоренцо, подняв в дрожащей руке четки в надежде, что их осветят последние солнечные лучи. — Иначе, клянусь этими святыми бусинами и ранами сладчайшего Иисуса, Господь наложит на вас проклятие, и херувимы сойдут с небес и поразят смертью ваших детей в
