моих родителей. Не успела она открыть альбом, как вокруг нас собрались другие женщины и принялись наперебой дополнять ее рассказ и помогать переворачивать страницы.
— Вот! — Пия указала на большое парадное фото. — Твоя мама в моем венчальном платье. Какая все-таки прелестная пара!.. А это твой двоюродный братик Франческо…
— Подождите! — Я попыталась удержать ее руку, но тщетно. Пия, видимо, не понимала, что я не помню отца и никогда не видела его фотографий, а единственный снимок моей матери, стоявший на рояле тетки Роуз, был сделан на школьном выпускном вечере.
Альбом Пии стал для меня неожиданностью, и не столько потому, что мама была на солидном сроке беременности (живот выпирал под свадебным платьем), но оттого, что наш отец оказался каким-то древним старцем. Конечно, ему было не сто лет, но по сравнению с мамой, молоденькой выпускницей колледжа, бесенком с ямочками на щеках, он походил на Авраама из моей детской Библии с иллюстрациями.
Однако они выглядели счастливой парой, и хотя снимков с поцелуями не нашлось, почти на всех фотографиях наша мама висла на руке супруга, глядя на него с обожанием. Поэтому спустя некоторое время я, пожав плечами, скрепя сердце предположила, что в этом благословенном солнечном краю прожитые годы не ложатся на мужчин тяжким бременем.
Женщины, столпившиеся вокруг, подтвердили мою мысль: ни одна из них явно не считала такой брачный союз сколько-нибудь странным. Насколько я поняла по их мелодичной итальянской скороговорке, обсуждали в основном свадебное платье, вуаль и сложное генеалогическое родство каждого гостя с моим отцом и с самими собой.
После свадебных фотографий настал черед фоторепортажа с наших крестин, но папы с мамой на них почти не было. На снимках Пия держала младенца: либо Дженис, либо меня — узнать было невозможно, а сама Пия не помнила, — а Пеппо гордо нес на руках другого. Крестили нас, оказывается, дважды: первый раз в церкви, а второй — снаружи, под солнцем, в купели контрады Совы.
— Такой был хороший день, — вспоминала Пия с грустной улыбкой. — Ты и твоя сестричка стали маленькими civettini, совятками. Очень жаль, что… — Она недоговорила, но закрыла альбом очень нежно. — Как давно это было… Иногда мне кажется — неправда, будто время хороший лекарь… — Тут ее прервала какая-то суматоха в доме. Кто-то нетерпеливо несколько раз громко позвал ее по имени. — Пойдем. — Пия поднялась, отчего-то встревожившись. — Это, должно быть, Нонна.
Бабуля Толомеи, которую все называли Нонной, жила у одной из своих внучек в центре Сиены, но сегодня ее позвали на ферму, чтобы познакомить со мной. Поездка явно не входила в ее планы сегодня. Она стояла в коридоре, одной рукой раздраженно поправляя свое черное кружево, а другой тяжело опираясь на внучку. Будь я такой же язвительной, как Дженис, с ходу назвала бы Нонну идеальной моделью для сказочной ведьмы. Клянусь, ей только вороны на плече не хватало.
Пия стремительно помчалась приветствовать старуху, с ворчанием позволившую расцеловать себя в обе щеки и отвести в любимое кресло в гостиной. Несколько минут Нонну устраивали с наивозможнейшим комфортом — принесли подушки и обложили ими почтенную матрону, а из кухни прибежали со специальным лимонадом, который был немедленно забракован и тут же заменен новым, на этот раз с ломтиком лимона на кромке бокала.
— Нонна — твоя тетка, — шепнул мне на ухо Пеппо. — Младшая сестра твоего отца. Пойдем, я тебя представлю.
Он поставил меня перед старухой по стойке «смирно» и в приподнятом тоне объяснил ситуацию по- итальянски, явно ожидая признаков радости на ее лице.
Но Нонна даже не улыбнулась. Как Пеппо ни уговаривал, даже умолял ее разделить всеобщее ликование, ничто не убедило старуху усмотреть толику приятного в моем присутствии. Он даже подвел меня вплотную, чтобы бабка меня хорошенько рассмотрела, но то, что разглядела во мне новоявленная тетя, заставило ее помрачнеть еще сильнее. Не успел Пеппо оттащить меня на безопасное расстояние, как она подалась вперед и прошипела что-то, чего я не поняла, зато остальные замерли от неловкости.
Пия и Пеппо буквально эвакуировали меня из гостиной, рассыпавшись в извинениях.
— Прости нас, ради Бога, — как заведенный повторял Пеппо, от стыда не решаясь поднять на меня глаза. — Не понимаю, что на нее нашло. Из ума выжила, не иначе!
— Не беспокойтесь, — отвечала я, не в силах волноваться от переизбытка эмоций. — Я не виню ее за недоверие. Все это так неожиданно даже для меня…
— Давай-ка прогуляемся, — предложил все еще расстроенный Пеппо. — И вернемся попозже. Я покажу тебе могилы.
Местный погост оказался уютным сонным оазисом, разительно отличавшимся от других кладбищ, где мне доводилось бывать. Это был лабиринт белых, отдельно стоящих стен без крыши, сверху донизу покрытых мозаикой ниш для захоронений. Сплошные имена, даты и фотографии упокоившихся за мраморными плитами и медные кольца, державшие вместо выбывшего из строя хозяина цветы, принесенные посетителями.
— Вот. — Хромая, Пеппо опирался на мое плечо, но это не помешало ему галантно открыть скрипучую железную калитку в маленький склеп рядом с главной аллеей. — Это часть… э-э-э… гробницы Толомеи. Старая, большая часть под землей, но туда уже не ходят. Здесь, наверху, лучше.
— Как красиво. — Я переступила порог маленькой комнаты, оглядывая множество мраморных табличек и букет свежих цветов на алтаре. Маленькая свеча ровно горела в лампадке красного стекла, показавшейся мне смутно знакомой. Видно было, что за склепом Толомеи тщательно ухаживали родственники. В душу закралось чувство вины, что я здесь одна, без Дженис, но я поспешила его подавить. Будь сестрица здесь, наверняка испортила бы трогательный момент язвительными комментариями.
— Здесь твой отец, — показал Пеппо. — А рядом твоя мать. — Он замолчал, погрузившись в воспоминания. — Она была такой молодой… Я думал, она намного меня переживет.
Со стесненным сердцем я смотрела на две мраморные таблички — все, что осталось от профессора Патрицио Сципионе-Толомеи и его жены, Дианы Ллойд Толомеи. Всю жизнь родители были для меня смутными, чуть ли не пригрезившимися тенями, и я никогда не думала, что когда-нибудь окажусь к ним так близко — физически, разумеется, — как сейчас. В фантазиях о путешествии по Италии мне отчего-то не приходило в голову, что мой первейший долг по приезде в страну — навестить могилу родителей, и меня охватила горячая благодарность Пеппо, который без слов подсказал мне поступить достойно и прилично.
— Спасибо, — тихо сказала я, сжав его руку, опиравшуюся на мое плечо.
— Их смерть стала огромной трагедией, — сказал он, покачав головой. — Все записи Патрицио погибли в огне. У него была прелестная ферма в Малемаренде — все пропало. После похорон твоя мать купила маленький дом возле Монтепульчано и поселилась там с тобой и твоей сестрой, но она уже никогда не стала прежней. Каждое воскресенье она носила цветы на его могилу, но, — он вытащил из кармана носовой платок, — никогда больше не изведала счастья.
— Подождите. — Я тупо смотрела на даты смерти на табличках. — Отец умер раньше матери? Они же вроде погибли одновременно… — Еще недоговорив, я сообразила, что отец погиб больше чем за два года до мамы. — Так вы говорите, пожар?..
— Кто-то… Нет, я не должен этого говорить! — Пеппо нахмурился от досады на самого себя. — Произошел пожар, ужасный пожар. Усадьба твоего отца сгорела полностью. Диане повезло — в тот день она была в Сиене, ходила с вами по магазинам. Это была огромная трагедия. Я думал, Господь простер над Дианой оберегающую длань, но два года спустя…
— Дорожная авария, — пробормотала я.
— Ну да… — Пеппо поковырял пол мыском ботинка. — Я не знаю, что произошло на самом деле, и никто не знает, но я тебе кое-что скажу… — Он впервые поднял на меня глаза. — Я всегда подозревал, что к этому приложили руку Салимбени.
Я не знала, что сказать. Мне вспомнилась Ева-Мария и ее чемодан одежды. Она была так добра, так искренне предлагала дружбу…
— Был такой молодчик, — продолжал Пеппо. — Лучано Салимбени. Отъявленный негодяй. Ходили слухи. Я не хочу… — Пеппо нервно взглянул на меня. — Пожар. Пожар, в котором погиб твой отец. Поговаривали, что это был поджог, вроде кто-то хотел его убить и уничтожить его записи. А какой красивый
