ответил герой дня.
– Меня тронуло, что ты не стал сразу рассказывать мне об этом происшествии. Не сомневаюсь, что потрясение, испытанное тобой в тот день, не позволило тебе излить душу, ты просто не смог с ходу собрать воедино все детали случившегося. Пришлось несколько дней ждать твоего признания.
– Чему удивляться, – сказал Фабиан, – ты же у нас медик. Суарес просиял.
– Странно, но я не обнаружил рядом с тобой никаких пострадавших детей. Помнится, единственное, что я там увидел, так это игрушечную собачку с выпотрошенными внутренностями. Я что-то стал плохо видеть в последнее время, надо бы проверить зрение.
– Пожалуй, – согласился Фабиан. – Ты начинаешь потихоньку сдавать, дядя.
В тот вечер Суарес не стал нам ничего рассказывать. Он ушел, и мы остались в библиотеке с парой бутылок пива и пластинками Джерри Ли Льюиса.
Я понимал, что история, связанная с рукой Фабиана, не ограничивается теми сведениями, которые стали мне известны. Или, что более вероятно, ничего геройского с ним не произошло. Существующая версия, делавшая из него героя, имела свои достоинства, однако я знал, что истина выяснится очень скоро.
Вы сейчас увидите, что такое понятие, как «истина», мы с Фабианом трактовали весьма вольно. Самой лучшей историей для нас была та, в которую мы с ним верили. Именно это и определяло нашу дружбу. Однако между нами существовало негласное понимание – по крайней мере в отношении меня. Мы точно знали, когда какой-нибудь случай или ситуация выходили за границы правдоподобия.
Фабиан мог рассказывать мне, допустим, о том, в какие жаркие объятия он заключил Верену в кладовке для канцелярских принадлежностей, и я продолжал повествование прямо с того самого момента, когда правда начинала воспарять к вершинам вымысла. У нас имелась собственная методика установления истины. Она не предполагала каких-либо посягательств на доверие к рассказчику и применялась примерно следующим образом:
– Так, значит, твоя рука скользит ей под юбку, и она умоляет тебя не убирать ее, – говорил я. – И тут входит училка. Какой кошмар. Чего тогда удивляться, что у Верены был такой возбужденный вид, когда она вернулась в класс.
– Точно, – соглашался Фабиан. – Я и сам был здорово возбужден, просто не на шутку распалился. Честно.
– Какой облом, – выражал я сочувствие. – Ну ничего, ты особо не переживай, может, в следующий раз все пройдет как надо.
– Конечно, в один прекрасный день это случится.
Далее возникала пауза, после чего я продолжал:
– В том чулане ведь могло произойти все, что угодно, верно?
– Разумеется, – отвечал Фабиан. – Там все могло случиться. Все, от полноценного секса с проникновением и до невинного флирта, после которого следует удар по яйцам.
– Поэтому, при данной шкале вероятности, что сказал бы какой-нибудь тип, начисто лишенный воображения, о том, что случилось с ним в том чулане?
– Тип, начисто лишенный воображения, наверное, сказал бы, что последовал за Вереной в надежде полапать ее, но она треснула его по башке толстенной пачкой бумаги, а потом заставила отнести в класс целых три тонны этой самой бумаги. Что-нибудь подобное сказал бы такой тип.
– Как приземленно. Ни капли воображения.
– Абсолютно верно. Как печально, – сокрушенно согласился Фабиан.
Поскольку у нас уже имелась одна версия того, что случилось во время шествия «Семана Санта», то я ожидал услышать – точно таким образом – правдивое изложение имевших место событий.
Чего я не ожидал, так это что «истина» существенно превзойдет саму историю.
– Ты расскажешь мне, что на самом деле случилось с твоей рукой? – поинтересовался я.
– В этой истории сломанная рука – не самое главное, – ответил Фабиан.
Далее он поведал мне о том, что во время пасхального шествия видел свою мать в стеклянном ящике Девы Марии.
Я растерялся, не зная, как отреагировать. За два года нашего знакомства тема религиозного опыта ни разу не возникала. И, как я уже сказал, мы никогда, даже косвенно, не упоминали о его матери.
Я продолжал молчать, пытаясь скрыть неловкость. Тогда как Фабиан все говорил и говорил, по всей видимости намеренно, о тех причинах, по которым его мать предпочла появиться перед ним в стеклянном ящике.
– Я не уверен, но мне почему-то кажется, что она, должно быть, находится где-то взаперти, – сказал Фабиан. – Как ты думаешь? – со спокойной улыбкой спросил он меня.
– Что я думаю?
– Да.
Поставив бутылку с пивом на стол, я произнес довольно глупую фразу:
– А что сказал бы о том, что случилось, какой-нибудь тип, начисто лишенный воображения?
Фабиан бросил взгляд в мою сторону.
– Знаешь, я не шучу, – сказал он. – Я действительно увидел в толпе мою мать.
Быть другом такого человека, как Фабиан, имело и свою отрицательную сторону – время о времени случались мгновения паники и растерянности, когда он, так сказать, в самом разгаре игры ни с того ни с сего поспешно менял ее правила. Хотя мне не привыкать. Я и сам поступал точно так же по отношению к другим людям. Однако в тот момент я пришел в большее, чем обычно, недоумение.
– Я думал…
– Что ты думал? Я не собирался рассказывать об этом в школе. Я говорю тебе чистую правду.
– Знаю, но я… Твоя мать умерла, верно?
Фабиан сделал глоток пива и перевел взгляд на книжные полки, тянувшиеся по другую сторону письменного стола Суареса. Музыкальный автомат неуклюже поменял пластинки – вместо «Great Balls of Fire» заиграла песня «Roll Over Beethoven».
Мне показалось, будто Фабиан хочет что-то сказать. Но он молча взялся за свое пиво и несколькими долгими глотками допил бутылку, после чего, переложив ее в здоровую руку, швырнул прямо в стену. И хотя он не был левшой, бросок оказался удивительно мощным. Бутылка разбилась вдребезги, точно попав в ритм звучавшей песне, на сей раз в исполнении Чака Берри. Осколки со звоном посыпались на пол, похожий на огромную шахматную доску, и разлетелись во все стороны. Возле музыкального автомата образовалась пенная лужа.
– Ты только верь мне, хорошо? – попросил он меня.
– Хорошо. Я верю тебе, – ответил я.
– Хочешь, я расскажу тебе о моих родителях, только для этого мне придется еще немного выпить.
– Не возражаю, – откликнулся я.
Сегодняшний Фабиан был мне незнаком. И хотя таившийся в моем сознании любопытный, обожающий подглядывать за другими тип хотел бы раз и навсегда разоблачить эту незнакомую для меня личность, я тем не менее понимал: в сложившейся ситуации следует вести себя с величайшей осторожностью.
– Ты не будешь возражать, если мы посмотрим на засушенную голову, которую нам показывал Суарес? – спросил Фабиан и направился к сейфу. – Хотелось бы еще разок взглянуть на нее. Ты веришь во всю эту чушь – Проклятие Мертвой Головы, Отрезанный Палец?
Ладно, подумал я. Хорошо, отложим на время эту тему. Я охотно поиграю по твоим правилам.
– Не знаю. Наверное, верю. Я знаю, что иногда он приукрашивает реальные факты, чтобы сделать свои истории более увлекательными. Ты думаешь, он все наврал?
– Конечно, наврал. Он, по всей видимости, купил тсантсу в какой-нибудь базарной лавчонке. Вот же старый хрен. Все еще считает нас детьми. Полагает, что может впарить нам любую чушь. Знаешь, я тут узнал кое-что. Оказывается, существует обширный черный рынок, на котором вовсю торгуют засушенными головами. Их изготавливают из свиной кожи и тому подобного дерьма и продают раззявам-туристам. Шуары делают такие фальшивые головы для своих собственных ритуалов, потому что им запрещено отрубать головы людям. Так что эта штука – фальшивка. Я вычитал в одной книжке о том, как делаются настоящие засушенные головы. Кожа высушивается на огне. Затем ее набивают мелкими камнями, чтобы руками заново вылепить лицо. Так что вся эта хрень о высушивании на солнце натянутой на камень головы – сказки
