– Выпьем за форастеро! – сказали индейцы. Этим словом они называют любого чужака. – Форастеро покажет нам, как правильно обращаться с быками. Налейте ему еще.
Мать начала нервничать, однако виду не подавала и улыбалась. Она ни на секунду не могла представать себе, что отец способен решиться на подобное безрассудство. Не иначе как чича отбила у него ум.
Словно этого было мало, индейцы поднесли к его губам бутылку и влили в горло очередную дозу деревенского пойла. Отец даже поперхнулся и закашлялся.
– Это ему для храбрости, – сказали они, похлопали его по спине и толкнули в загон.
Отец решительно шагнул вперед. Бычок, которого крестьяне дразнили до этого, явно устал, и возле него смело отплясывали пять-шесть человек. Но какой-то молодой индеец – мне показалось, что на плантации он был за главного – сказал:
– Нет, нет, этот не подойдет. Мы лучше дадим великому тореро более достойного противника. Пусть это будет животное, приличествующее речам достопочтенного сеньора!
После этого усталого белого бычка загнали в стойло.
Я помню, что, наблюдая за этим, подумал: «Черт возьми, этого белого папа мог бы хорошо видеть в темноте». Дело в том, что уже начало смеркаться.
Трое или четверо крестьян ненадолго вошли в загон и принялись совещаться, выбирая подходящего, по их мнению, быка. Наконец они пришли к согласию и стали выталкивать из стойла более крупное и сильное животное темной масти. Я еле сдержался, чтобы не крикнуть, что это несправедливо, однако отца уже было не остановить, и мне не захотелось смущать его.
Отец стоял в центре загона. Его щегольские туфли и брюки были перепачканы грязью. Выглядел он нелепо, однако изо всех сил старался изобразить из себя истинного тореро. Толпа это поняла и принялась криками подбадривать его, а отец тем временем выполнял разминочные движения, как делают профессиональные тореро. Со стороны это смотрелось довольно комично.
Бык упирался. Индейцы выталкивали его, но он продолжал упорствовать и не хотел выходить в загон. Отец осмелел и даже крикнул тому самому индейцу, который поддразнил его, спровоцировав на необдуманный поступок.
– Похоже, мой друг, твой бык понимает, что ему лучше поостеречься меня! – заявил он.
– Ты еще ответишь за эти слова, форастеро! – отозвался индеец. Затем, прямо у меня на глазах, он приблизился к быку и прижал горящий кончик сигары к ноге животного.
Бык взревел и пулей вылетел в загон, яростно взрывая копытами землю. У меня до сих пор сохранилась голубая футболка, которая была на мне в тот день. Я не ношу ее, потому что она давно стала мне мала. На ней по сей день видны не только капельки засохшей крови, но и пятна грязи, той самой, что летела из-под копыт быка, когда тот ринулся прямо на моего отца.
То мгновение ярко запечатлелось в моей памяти: опущенные вниз рога, взлетающие в воздух комья земли, тусклый свет фонариков, звуки оркестра, свалившийся без чувств прямо передо мной мертвецки пьяный индеец, который от выпитого не удержался на ногах.
Должен признаться, что отец держался неплохо, даже сделал несколько правильных, точных движений. Начал он с эффектных поз: картинно встав на колено и отвернувшись от быка, обратил лицо к толпе.
Затем мать заметила, что какие-то дети балуются возле нашей машины, и попросила меня сходить и убедиться, заперты ли дверцы. Кроме того, возле автомобиля толкалось множество пьяных.
Я вопрошающе посмотрел на нее.
– С ним все будет в порядке, – угадав мой немой вопрос, ответила она. – Быстренько сходи и проверь машину. Отец через секунду освободится и вернется ко мне. Представь себе, как он разозлится, когда узнает, что кто-то забрался в нашу машину. Не волнуйся, Фаби. Ты посмотри на него, он держится молодцом.
С этими словами она поцеловала меня в лоб. Я прошел шагов, наверное, десять или двенадцать, и тут толпа взорвалась радостными воплями, которые в следующее мгновение резко оборвались. Затем наступившую тишину прервал пронзительный женский крик. Я развернулся и со всех ног бросился назад к загону, но толпа уже смолкла.
Я не сразу увидел, что произошло, потому что к тому времени стало совсем темно, а вокруг ограды загона стояло слишком много людей.
Отец как тряпичная кукла повис высоко над землей на рогах быка, пронзивших ему грудную клетку. При каждом вдохе из его груди, булькая, пузырилась кровь, словно он шел ко дну. В принципе так оно и было – отец захлебывался собственной кровью.
Передай мне бутылку. Выпьешь еще?
Расслабься.
Так вот. Все тогда вышло из-под контроля. Мать просто обезумела. Она то кричала на того индейца, который подначивал моего отца, то пыталась зажать рану на груди несчастного, чтобы остановить кровотечение, и умоляла людей вызвать «скорую помощь». Бык разъярился еще сильнее и злобно набрасывался на ограду. Лишь нескольким пастухам-гаучо, вскочившим на лошадей, удалось загнать его в стойло, и поэтому больше никто не пострадал от его рогов и копыт. Я до сих пор помню, как какой-то человек впал в истерику, опасаясь, что разъяренное животное может наброситься на его стоявший неподалеку красный автомобиль.
Что делал я?
Подожди минутку. Извини. Я сейчас вернусь…
…Что-то плохо пошла последняя рюмка.
Вот теперь мне полегче.
Я вошел внутрь загона, приблизился к матери и опустился на колени, чтобы помочь ей держать отца. Я прикоснулся к его груди. Он улыбнулся и, подмигнув мне, сказал:
– Фаби, ты видел, как испугался бык? Ты видишь, что я его не побоялся? Не переживай, все будет хорошо.
Потом он закашлялся и произнес:
– Хочу пить. Дайте мне глоток воды.
Помнишь, мы с тобой ходили в бассейн и, задержав дыхание, пытались что-то крикнуть изо всех сил под водой? Звук его голоса был точно такой же, какой-то водянистый и булькающий.
– Фаби, ступай. Принеси воды, – сказал мать.
Я не двинулся с места.
Тогда она закричала:
– Ступай, Фаби! Ты мне ничем не сможешь помочь. Найди где-нибудь воды и быстрее возвращайся. КТО-НИБУДЬ уже вызвал «скорую»?!
Я побежал не оглядываясь, бросился прочь от этого злополучного места, прочь от нашей машины, по направлению к церкви и жилым домам. Я бежал так быстро, что почти напрочь забыл, за чем именно бегу.
Разумеется, двери всех хижин оказались заперты. И зачем только я сюда примчался? Ведь все ушли на главную площадь праздновать. На улочке, где располагалась маленькая, беленная известью церковь с убогим деревянным крестом, было темно и тихо.
Все хижины, в которых жили крестьяне, были пусты и заперты на замок. Здесь не оказалось ни одной живой души за исключением привязанной к одному из домишек ламы и лежавшей возле кактуса собаки, пожиравшей кусок свиного жира.
Я посмотрел назад и увидел беспорядочно мечущихся людей. Затем до моего слуха донесся шум автомобилей, спускавшихся вниз по склону горы.
Что-то подтолкнуло меня к церкви, видимо, я подумал, что смогу найти там святую воду. Если отец не станет ее пить, то хотя бы поставит себе на грудь, и ему станет легче. Он скажет, что ему хорошо, мелькнуло в моей голове.
Дверь захлопнулась за моей спиной, и я шагнул внутрь. Там было темно. Я не смог ничего разглядеть, кроме смутных очертаний пары складных деревянных стульев и неяркого металлического блеска в том месте, где по идее располагался алтарь. Собственное дыхание показалось мне ужасно громким, едва ли не эхом, гулко отдававшимся под сводами церкви. Воздух внутри был влажным и пыльным.
