папиросной бумаги. Фабиан, высунув от усердия язык, пытался свернуть самокрутку. Закованная в гипс рука не слишком способствовала успеху.
– Не могу нормально двигать рукой из-за этой херовины, – пожаловался он. – Эх, знал бы ты, как пришлось повозиться прошлой ночью. Ты даже не представляешь, каково трахаться с загипсованной рукой.
– Так ты все-таки трахался прошлой ночью? – уточнил я.
– Разумеется, а как же иначе? – усмехнулся Фабиан. – Ее звали Анна. Я тебе уже говорил.
– Конечно, говорил. Извини.
Наконец он соорудил нечто похожее на косяк и провел языком по краю самокрутки.
– Думаешь, так оно и должно быть?
– Если ты считаешь, что у тебя получится лучше, то давай сам попробуй. Нам от этой штучки сейчас станет классно. Торкнет как следует. Ты, главное, не трусь.
Взяв свое творение в губы, Фабиан щелкнул зажигалкой. Самокрутка вспыхнула по всей длине с одного бока и примерно половина ее содержимого тут же высыпалась на камни.
– Ха-ха! – рассмеялся Фабиан. – Ты только не волнуйся, у нас еще приличный запас. Все дело в практике. Попытаемся еще раз, и все получится. Вот видишь? Эта вроде будет получше.
С этими словами он принялся судорожно затягиваться, стараясь раскурить косяк. Хватило каждому на несколько затяжек. Мы сидели, прислонившись спиной к камням, передавали друг другу самокрутку и кашляли. После этого скрутили еще один косячок, и через какое-то время нам по-настоящему похорошело. Фабиан сидел на песке, закрыв глаза, прижавшись спиной к огромному камню. В безжалостном солнечном свете уходящего дня его лицо казалось отлитым из бронзы.
– Вон там. Позади нас, – медленно и негромко заговорил он. – Как ты думаешь, этот купол и есть то самое место?
Я уставился на воду, в которой, слепя глаза, отражалась идеальная копия солнца. Ажурная сетка пены на поверхности с шипением распадалась на массу мельчайших частичек.
– Я не знаю, Фабиан.
– Но ведь он может там находиться, разве не так? Как ты считаешь, может?
– Не знаю.
– Могу легко представить себе, какие там полы – кафельные, в черно-белую шахматную клетку. Повсюду сверкают хром и никель. А еще там непременно должны быть таблички с надписями, они постоянно напоминают пациентам об очень важных вещах.
– Послушай, я про эту клинику…
– Потом там есть таблички специально для каждого пациента, но они не в коридоре, а в палатах, – перебил он меня. – На них по идее фотографии, а не имена. Сопроводительные надписи могут быть примерно такого содержания:
– Фабиан, я про клинику.
– Что именно?
– Мне казалось, мы с тобой договорились не слишком увлекаться. Ты ведь понимаешь, что ее может не быть.
– Слушай, не ломай мне кайф. Я не утверждаю, а лишь предполагаю, что она в принципе
– Но ее может там и не быть.
– Верно. Только давай не будем выяснять это прямо сейчас, сию секунду. Подождем немного, когда настанет подходящее время. Тогда все и станет известно. Ведь приходится ждать несколько дней после покупки лотерейного билета? Проверить номера удастся лишь спустя какое-то время. Поэтому пару дней можно жить надеждой, что тебе повезло, что ты что-то выиграл. Верно я говорю?
– Я не играю в лотерею, – отрезал я.
Мы какое-то время сидели молча, вслушиваясь в монотонный рокот прибоя.
– Фабиан, послушай, – продолжил я. – Известно, твоя мать погибла в машине, сорвавшейся с горного склона, правильно я говорю? Согласись, это ведь вполне правдоподобная версия. Что бы мы с тобой ни говорили друг другу.
– Мне нетрудно поверить в то, что погиб отец, – немного помолчав, произнес Фабиан. – Я и сейчас отчетливо его себе представлю. К тому же мы его похоронили. Уже от этого мне немного легче. С матерью все обстоит иначе. Мне легче верить… во многое другое. Почему я увидел ее во время пасхального шествия? Это ведь не какое-то давнее воспоминание. Она действительно была там. В тот самый момент для меня она была живой. Что же здесь неправильного? Это своего рода лакуна. Лакуна, которую я могу заполнить чем угодно. Вроде обитателей этой самой клиники.
– Которой там скорее всего нет.
Фабиан почесал голову и состроил гримасу, как будто я ляпнул нечто неприятное и пошлое, нечто такое, что следует побыстрее стереть из памяти.
– То, что мне известно, и то, что неизвестно, – в равной степени истинно, – проговорил он. – Если существует нечто такое – что угодно, – что способно вселить в меня надежду, я приложу для этого все усилия. Ты понимаешь, о чем я? Ты понимаешь, что даже если из нашей поездки сюда ничего не выйдет, это все равно не будет напрасной тратой времени?
– Понимаю. Как не понять. Хотя давай тогда исходить из того, что клиника
Я выжидающе посмотрел на него.
– Договорились, – согласился Фабиан.
– Обещаешь?
Он ничего не ответил.
– Так обещаешь или нет?
– Обещаю. Я и не ожидал от тебя понимания. Тебе все равно не понять моих чувств. Того, что я испытываю постоянно.
Его лицо находилось в тени, и безжалостное солнце нещадно палило нам спины.
– У меня такое ощущение, будто они вошли в мою кровь и все время причиняют боль.
На сей раз промолчал я.
– Вдруг в клинике для жертв амнезии держат запас воспоминаний, как в обыкновенной больнице – запас крови, – продолжил Фабиан. – Даже если мы и не найдем мою мать, то как знать, может, нам удастся по крайней мере отыскать воспоминания о ней, которые я потерял.
– Только потому, что не помнишь ее так же хорошо, как и отца, – неуверенно произнес я, – из этого вовсе не следует, что…
– Я и не утверждаю, что ничего не помню. Кое-что врезалось мне в память.
– Расскажи.
Фабиан немного помедлил.
– Мать любила персики. Всегда их ела. От нее постоянно пахло персиковым соком.
– Похоже, что…
– Память – странная штука, – перебил он меня. – Знаешь, можно ведь создавать воспоминания самому. Я могу заставить тебя навсегда запомнить это мгновение. Для этого нужно каким-то образом его пометить, чтобы никогда о нем не забыть.
– Мне придется какое-то время подождать, прежде чем ты сумеешь убедить меня, что так оно и есть.
– Верно, но все же я попытаюсь, – сказал Фабиан и
– Это было бы прекрасно. Послушай, тебе хватит пока курить.
– Готов поспорить с тобой, – не унимался Фабиан. – Ставлю пятьдесят долларов на то, что заставлю
