– Купить красивое платье или костюм, что ты сама выберешь…
– Не надо, Тоник.
– Надо.
– Послушай, а ты… насчет моей мамы тоже сказал своим?
– Нет. И совершенно сознательно. Родители люди старого закала, они не поймут, испугаются… Они…
– Нет, Тоник, я так не могу. А вдруг это как-то отразится на карьере твоих родственников? Отца, брата, мало ли…
– Да ты что! Сейчас времена так круто меняются, думаю, через год-другой вообще границы откроют… И сейчас, поверь, никто не станет копаться в документах невестки такого старого заслуженного дипломата. Не до того… Но родители этого не понимают еще. Поэтому…
– Но я не могу врать им.
– Врать ничего не надо. Просто умолчи. И вообще, я люблю тебя, люблю так, что готов порвать с родителями, со всем светом, лишь бы быть с тобой… Даже если они скажут, что не дают своего, так сказать, благословения, меня это не остановит. Да они ничего и не спросят, я сказал, что ты сирота, кто же будет приставать с расспросами? Они тактичные люди. Поэтому просто не говори на эту тему и все.
– Мне это не нравится, Тоник!
– Пойми же, упрямая твоя башка, это умолчание в их же интересах! Если хочешь знать, я говорил с одним парнем из ЦК комсомола, он сказал, что сейчас это проскочит.
– А если нет?
– А если нет, то, в худшем случае…
– Тоник, а давай мы просто не будем регистрироваться, а? Скажем правду, а расписываться не будем. Мало ли с кем живет сын дипломата? В конце концов, дочь за мать не отвечает, правда же? А потом, если все будет так, как ты думаешь, распишемся через год-другой, а?
– Странно… Все девчонки обычно мечтают о свадьбе, о белом платье, а ты…
– Да чепуха все эти платья… Но зато врать не надо будет.
– А может, ты и права? Я не знаю… Но если ребенок?
– Если ребенок… Но я хочу сперва окончить институт, а потом уж…
– Ладно, я поговорю с отцом.
И действительно, вечером он вошел к отцу.
– Папа, есть разговор.
– Денег не хватило?
– Пап, перестань, я же в конце концов работаю, получаю неплохую зарплату, что ты все о деньгах!
– Ладно, сын, я привык, что мальчишкам вечно не хватает денег. Говори, что стряслось.
– Пап, дело в том, что…
… – Ты, значит, родной сын, наврал, а девочка, чужая, не хочет причинять нам неприятностей?
– Да, все так.
– Ситуация, конечно, хреновая! Даже очень. Все эти новые веяния, думаю, долго не продержатся, и дело даже не в том, что органы станут копаться в прошлом этой девочки, возможно, сейчас им не до того, но… Надо же учитывать человеческий фактор!
– То есть?
– Ты думаешь, у меня мало завистников? Да пруд пруди! И уж они обязательно до всего докопаются, можешь не сомневаться. А если этот факт всплывет, меня обязательно турнут. И, скорее всего, просто на пенсию, мне уж шестьдесят один год. А я не хочу. Я еще в силах, я могу пригодиться своей стране…
– Папа, я тебя умоляю… – поморщился Платон.
– Да погоди ты, торопыга! Я сам не хочу, чтобы ты упустил эту девушку. В наши дни такая порядочность редко встречается. Давай-ка мы сделаем так, как она предлагает.
– То есть?
– Вы поженитесь, но без помпы и без регистрации. А незаконные связи моего сына – это его незаконные связи. Вы даже можете жить у нас…
– А как же мама?
– Знаешь что, Тоник? Давай сперва их познакомим.
– И дальше что?
– Если она маме понравится, мы все скажем, и она понравится ей еще больше. Ну, а если не понравится… то мама обрадуется, что вы не будете официально жениться. Но учти, жить вам лучше все- таки будет у твоей Евы, благо есть где.
– Ох, пап, видел бы ты эту квартиру…
– Ничего, ишь барин какой! Да мы с твоей матерью вообще в бараке жили… Ну, сделаем там ремонт, мебелишку какую-никакую подыщем. Нормально, сын. Она готовить-то умеет?
– Еще как! А какие пельмени делает!
Ева понравилась родителям Платона. Даже очень.
– Не ожидала от тебя, Тоник, что ты такую девушку выберешь, – качала головой мама Майя Тарасовна. – Не профурсетка какая-нибудь… И честная… Могла же и промолчать… И еще слава Богу, что не мать у нее еврейка, а отчим.
– Мама! О чем ты говоришь? – закричал прогрессивно настроенный сын.
– Ох, Тоник, я знаю, что говорю. Иногда и половинки еврейской крови хватает, чтобы испортить карьеру.
– Мама, это фашизм!
– Много ты понимаешь, дурачок.
– Да, Томас Манн, кажется, говорил, что фашизм и коммунизм – это враждующие братья.
– Замолчи, болван! – крикнул отец. – Чтобы я этого в своем доме не слышал. Ты не от Евы этого набрался, надеюсь?
– Нет, представь себе, от старшего брата, папочка. Но, вообще-то, у меня и своя голова на плечах есть.
Отец погрозил ему кулаком и ушел спать. Платон был убежден, что отец в душе разделяет точку зрения Томаса Манна, однако долгие годы службы в МИДе отучили его даже думать так, не то что говорить вслух.
Еве родители Платона тоже понравились. Они были ласковы с ней, но дело даже не в этом. Там была семья, настоящая семья, отец, мать, сыновья. Красивая, богатая квартира, стол ломился от вкусных вещей, которых Ева никогда даже не видела. Майя Тарасовна сказала, что официальной свадьбы, конечно, устраивать нельзя, но они дадут денег, чтобы Платон и Ева поехали в августе на Юг, а пока они там будут как бы в свадебном путешествии, Майя Тарасовна сделает ремонт в Евиной квартире.
– Ты молодец, Евка, – заключила подруга Женька. – Как ты проунькала, что они оценят твою честность? Хорошие, значит, люди… Другие даже и слышать бы о тебе не захотели, а эти… Постой, а может, это они от радости, что вы расписываться не будете?
– Может, и от радости… Мне как-то все равно.
– Но теперь ты уж точно будешь как сыр в масле кататься. А то с ног сбиваешься, чтобы с голоду не подохнуть.
– С ног я не сбиваюсь, – усмехнулась Ева. – Я просто сбиваю руки.
Отчим оставил ей в наследство пишущую машинку «Ундервуд», научил печатать слепым методом, и даже подыскал клиентуру. Поэтому каждую свободную минутку Ева сидела за машинкой. За это платили не много, но жить все же было легче. Правда, совсем не было времени. Но это ничего, так даже лучше, некогда думать о Георгии Ивановиче. А вчера пришло письмо от бабки: «Евушка, как ты там? Летом не приедешь? У нас все вроде как было. Только вот сосед мой дорогой, Георгий Иванович, съехал. Помиловка ему вышла, что ли, одним словом, сняли с него обвинение и уехал он к себе в Ленинград. Хороший человек, дай ему Бог. А ты что, с Шуркой поругалася? Она что-то о тебе понасёрки плетет, будто у тебя в Москве полюбовник завелся? Гляди, девка, если эта сучонка не брешет… А куда мать твоя смотрит? Или это Шурка со злости? Очень я, Евушка, беспокоюся. Отпиши мне, как все у тебя обстоит. А то, может, приедешь на каникулы? Остаюсь твоя бабка Варвара».
