Внезапно оба они замолчали, и напряженная тишина окутала комнату. Эхо безумного желания слышалось в этой тишине. Ее прерывистое дыхание еще больше усиливало напряженность возбужденного мужчины.
– Сними одежду, Циннамон.
– Н-нет, – пробормотала она.
– Скорее, женщина, – зарычал Пэйджен. – Мы никуда не пойдем, пока я не осмотрю раны.
Она только свирепо смотрела в его лицо.
– Ты действительно думаешь, что я могу причинить тебе вред?
Она изумленно подняла брови. В его голосе прозвучали неожиданные нотки. Что-то похожее на... сомнение. Она нетерпеливо пожала плечами, отгоняя эту мысль. Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять, что этому человеку неведомы любые колебания.
Пэйджен принялся за повязки, уже жесткие от запекшейся крови. Женщина пыталась не думать о том, как приятно будет ощутить всем телом прохладную воду. Пэйджен заглянул ей в лицо, и их глаза встретились – горящие темно-голубые и непроницаемые серые, – и женщина вздрогнула всем телом.
«Только попроси меня, и я помогу тебе, Циннамон.
Я никогда не буду никого просить. Ни тебя, ни кого-либо еще».
– Н-не надо, – слабо возразила она.
Его большие руки потрясающе нежно прошлись по изгибу ее плеч. Что с ней происходит? Со сдавленным криком она отшатнулась назад, прижав руку к губам, как будто желая стереть жаркий след его пристального взгляда. Это не помогло.
Как ему удавалось доводить ее до безрассудной ярости, почти до полной потери контроля над собой, а теперь? Что теперь? – спросила она себя. Безрассудство? Голод? Потребность. Это единственно подходящее слово. Горячая, бесстыдная потребность, которая росла с каждым ударом сердца, пока она не могла уже ничего видеть вокруг, кроме широкого твердого рта. И сильных мозолистых пальцев. Она могла думать лишь об их прикосновении к ее коже. Везде и всюду. Чтобы ни полотно, ни шелк не мешали их путешествию. Пэйджен развернул ее и снял шелестящий шелковый халат с плеч, обнажив спину.
Она стояла напряженно, ее ноги налились свинцом, в крови бушевал пожар противоречивых ощущений. Она чувствовала жар и мощь его упругих бедер и странно нежную мягкость пальцев.
– Проклятие, Пэйджен, – прошептала она, как только он начал снимать верхний слой повязок.
Пэйджен, затаив дыхание, осторожно манипулировал, стараясь не причинить ей боли.
Женщина отрывисто вздохнула.
– Не шевелись, Циннамон.
Она вздрогнула, отчаянно стараясь стряхнуть с себя приятное оцепенение, охватившее все тело.
– Неужели ты не мог просто быстро сорвать повязку?
Ее руки сжались в кулаки. Она повернулась к нему лицом, сдерживая подступившие к горлу рыдания.
– Отпусти меня, недоумок! Мне больно!
– Лжешь, – прошептал Пэйджен. – Ты страдаешь не от боли, а от страстного голода и потребности и тысячи других эмоций. Я это знаю наверняка, потому что я чувствую то же самое, – отрывисто добавил он и прижал ее к груди. – Ведь это правда?
Она успокоилась, пытаясь не думать о твердой выпуклости, прижатой к ее мягкому животу.
– Мне больно, Пэйджен.
Но она подумала не о боли в спине. Это была другая боль – странная изматывающая неудовлетворенность, которая мучила ее. Сладкое, безумное желание...
Пэйджен загипнотизировано наблюдал за ее вздымающейся грудью и биением нежной жилки на шее.
– Повернись, – резко приказал он.
Он оторвал свежую полоску полотна и принялся ловко перевязывать заживающие раны, не произнеся ни слова. Единственным звуком, раздающимся в комнате, был шелест повязок. И дикий стук сердца в его собственных ушах.
«Черт побери, надо держать себя в руках!» Он начал было говорить, но, к своему чрезвычайному разочарованию, ему сначала пришлось прочистить горло.
– Лучше.
– Л-лучше? – беззвучно повторила его пациентка, так же как и он не в силах сосредоточиться на израненной спине.
– Твои раны. Кровотечение, кажется, останавливается. Те, что поменьше, – начинают заживать. Хороший признак.
Пэйджен нахмурился. Он едва мог связать вместе два слова! «Что дальше, когда ее раны заживут? Ты сможешь отпустить ее?»
– Нет! – сорвалось с его губ.
– Что – нет?
– Нет никаких признаков заражения.
