пиджаков, во всяком случае, в теплое время года. Узкие светлые брюки, кремовая или кофейная рубаха с кармашками, погончиками, закатанными рукавами и расстегнутым воротом, решительная походка и смуглый цвет лица делали его похожим на какого-нибудь латиноамериканского майора, ставшего диктатором маленькой банановой республики, и потому почтенный директор Пансионата раз и навсегда получил у нас прозвище Папа Монзано, хотя был он сильно моложе и заметно симпатичнее того воннегутовского старика. Всякий раз, когда Папа Монзано влетал в свой кабинет, где мы уже ждали его, или поднимался из-за стола нам навстречу – всякий раз мне остро не хватало одной детали в его облике: без огромной кобуры со сверкающим кольтом сорок пятого калибра на поясе выглядел он точно обворованный.
А разговоры с Папой Монзано были у нас серьезные.
– Специалисты специалистами, ребята, а надо нам с вами что-то решать. Вы, стало быть, продолжаете настаивать на повсеместном распространении сибров?
– Да, – отвечал кто-нибудь из нас, а остальные молча кивали.
– Очень хорошо, – говорил Папа Монзано. – А вы подумали, что это может быть диверсия со стороны инопланетного разума, что это война, и ваши сибры в один прекрасный день взбунтуются и уничтожат людей?
– Подумали. И считаем, что это не так.
– Очень хорошо, – говорил Папа Монзано. – А понимаете ли вы, что мир, в котором мы живем сегодня, будет полностью разрушен вашими сибрами?
– В каком смысле? – уточняли мы.
– В смысле законов, моральных принципов, существующих политических систем, – пояснял Папа Монзано.
– Да, поним аем, – говорили мы, – и радуемся этому.
– Очень хорошо, – словно автомат, повторял он. – Ну а готовы ли вы предложить миру новую систему, новые законы и новую мораль?
– Совместно со Всесоюзным центром сибрологии, – отвечали мы.
И Папа Монзано улыбался.
– Так, может быть, прекратим этот рискованный спектакль со спрятанными сибрами?
– И сведем к нулю всю двухнедельную работу института?
– Брусилов, не валяйте дурака. – Папа монзано начинал злиться, – пора доставить сюда все сибры, включая человекокопирующий.
По-моему, никто и ничто не угрожает вшим планам.
– Не знаю, – уклончиво замечал я.
– Чего вы боитесь, Брусилов? – спрашивал он прямо.
– Я боюсь уничтожения сибров. Я боюсь консервации сибров. Я боюсь вечного заточения сибров вот за такимим заборами из колючки.
– Мальчишка, – говорил Папа Монзано, – волшебник-недоучка. А смерти вы не боитесь?
– Нет, – отвечали мы, – смерти мы не боимся.
– Шучу, – невинно пояснил Папа Монзано. – Идите. Будем работать в вашими сибрами.
А бывали разговоры те-а-тет. Например, такой.
– Брусилов, признайтесь, у вас же остались в Москве сообщники.– Нет, – врал я не краснея, – зачем мне сообщники? Сами посудите, товарищ генерал-лейтенант.
Я уже знал тогда, что никаким детекторам лжи я не подвластен, никакие психохимические средства на меня не действуют и никакой гипноз не способен заставить меня говорить или делать что-то вопреки собственной воле. Все это было в общем естественно: уж если Апельсин сделал волшебника в одном экземпляре, то мог ли он позволить кому-то управлять им? И я врал самозабвенно.
– Брусилов, но ведь мы же можем проверить.
– Александр Михайлович, – переходил я на доверительный тон, – я вас очень прошу, не трогайте моих родственников и знакомых. Для дела это ничего не дасть. Да, некоторые из них осведомлены о моем открытии, но сибров у них нет, и они ни в каком смысле не могут называться моими сообщниками. Мой единственный сообщник – Апельсин, мне этого хватает. А родственников и знакомых не надо трогать. А то я буду сердиться.
– Как вы со мной разговариваете, Брусилов? – багровел Папа Монзано.
– Я с вами серьезно разговариваю, – отвечал я, чувствуя за собой реальную и громадную силу. – Здесь, в Пансионате, я делаю все, что от меня требуется, но от своих Условий я не отступлюсь. И, если вы аристуете хоть кого-то из моих родных и знакомых, я буду считать это нарушением Условия.
– Мальчишка! – восклицал Папа Монзано.
– Вы хотите сказать, – истолковывал я его реплику, – что об аресте я и узнаю? Ошибаетесь! Не вечно же нам с вами сидеть под этой крышей. Рано или поздно, я узнаю обо всем, и смею полагать, у меня еще будет возможность поквитаться с вами.
Разумеется, говорить такое – было уж слишком. Но – что поделать – я боялся за Светку. И за родителей тоже боялся. И летел вперед, закусив удила:
– И если вы полагаете, что меня можно убить и на этом поставить точку, вы тоже заблуждаетесь. Чтобы отдать приказ сибрам, мне хватит и микросекунды, и, будьте покойны, я сумею сделать это даже во сне.
А Папа Монзано вдруг успокаивался, вдруг словно бы понимал, кто есть кто. Быть может, сумев
