Бесцветный кивнул. И Папа Монзано сообщил одновременно просто и торжественно:
– Дело в том, Брусилов, что наш институт завершил первый и, наверно, самый важный этап работы. Вчера мы были с докладом в ЦК.
Так вот, Брусилов, принято решение об организации в самое ближайшее время многосторонней встречи на высшем уровне. И Ваше участие в этой встрече будет необходимо. Поэтому сегодня вечером нас с вами, то есть меня, вас четверых и Ивана Евгеньевича вызывают наверх на предмет выработки общей программы действий…
Он еще продолжал говорить, а мне уже ударила в голову кровь и стучала теперь в висках радостными молоточками. «Свершилось, – думал я. – Наша взяла. Принято Условие Брусилова!» Конечно, вызов наверх мог означать что угодно, но международная встреча!.. Это нельзя было интерпретировать двояко. Условие Брусилова принято!
А это значит: мы победили.
А это значит: все будем счастливы.
А это значит: конец войнам, конец голоду, конец деньгам.
А это значит: сибр – именно то, что я и придумал, а не диверсия галактического разума, не происки дьявола и не социальная бомба замедленного действия. По крайней мере, это значит, что именно так считает абсолютное большинство ученых Пансионата. Иначе никто бы никогда бы не принял моего условия.
– … только попрошу Вас, Брусилов, – услышал я голос Папы Монзано и словно проснулся, – не воображайте себе, что это Ваш наивный шантаж вынудил правительство принять окончательное решение.
Надеюсь, с годами Вы поумнеете и все поймете сами, но мне хотелось бы, чтобы уже сейчас Вы не строили никаких иллюзий относительно Вашего «исторического» условия.
Папа Монзано выдвинул ящик стола и положил перед собой два маленьких сибра.
– Узнаете? Этот – из посольства Чада. А этот – с территории посольства ФРГ. Дешевые трюки, Брусилов. Сколько их было всего?
Я почувствовал, как внутри у меня что-то оборвалось. Что-то тяжелое и скользкое. Оно упало, вертанулось разок и вдруг как пошло, как пошло крутиться, стремительно набирая обороты. И вроде бы я хочу остановить этот проклятый маховик, но куда там! Поздно. Я понял, что сейчас совершу нечто непоправимое. Должно быть, глаза у меня сделались бешеные, потому что Папа Монзано стал вдруг подниматься из-за стола, а бесцветный напружинился весь, как перед прыжком и сделал короткое и очень понятное движение рукой.
В следующую секунду все стало на свои места. Я бы, конечно, и так сумел овладеть собой. А они… Они не знали этого, и сработала привычка сначала делать, а уж потом размышлять. Бесцветный саданул меня рукояткой пистолета по темени, и маховик во мне тут же остановился. Я заметил, что психологу явно не по себе от этого маленького приключения. Угрюмый же загадочно улыбался.
– Вы не могли найти все сибры, – сказал я.
Мне не было больно, и я был абсолютно спокоен.
– Могли, – мягко возразил Папа Монзано, – но мы не видели в этом смысла. Мы просто разыскали Светлану Зайцеву.
Я дернулся, и он добавил:
– Никто ее не трогал, Брусилов. В этом мы тоже не видели смысла.
Он сделал паузу, и я не мог не спросить:
– Но тогда в чем же Вы видите смысл?
– В чем? – рассеянно переспросил Папа Монзано и извлек из кармана пластиковую трубочку с пилюлями. Положив одну под язык, проворчал:
– И зачем я бросил курить – не понимаю. Так вы спрашиваете, в чем есть смысл. Видите ли, Брусилов, Вы не человек.
И после этой глубокомысленной фразы он замолчал надолго. Он смотрел на меня и вдумчиво посасывал свою таблетку. Потом продолжил:
– Вы посредник, Брусилов. И самое обидное, что ни одна сволочь не только в моем институте, но и во всем мире не знает – да и никогда, наверно, не узнает – чья же именно воля движет Вашими поступками. Я правильно говорю, Иван Евгеньевич? (Угрюмый кивнул).
Вот как, мой юный друг. А единственный смысл мы видим в том, чтобы сохранить человечество.
Он опять помолчал, словно израсходовал всю энергию и перед следующей частью монолога ему необходимо подзарядиться.
– Если мы примем предложенный Вами вариант, распространим по свету Ваши штуковины, человечеству, конечно, придется нелегко, но жить оно будет, а это главное. Как раз вчера мы закончили оценку всех последствий такого шага. А вот если мы откажемся…
Он полез за второй таблеткой, потом раздумал.
– Никто не знает, что будет тогда. Тысяча Пансионатов не сможет ответить на этот вопрос. И мы не хотим отвечать на него. Мы просто хотим жить. Все хотят жить, Брусилов. Вот как. И зря Вы так старались, машинки свои по помойкам разбрасывали. Не было у нас выбора. Теперь Вы понимаете это, Брусилов?
– Нет, – признался я честно, – не понимаю.
Как-то весь этот апокалипсис не умещался у меня в голове. И главное, ведь я-то знал, что они заблуждаются, что я – человек, существо со свободной волей, полноправный хозяин всех своих невероятных способностей. Как было разубедить их? И стоило ли?
