поводу Горького, но спора не получилось, все в один голос твердили, что это – скука смертная. А сегодня спор разгорелся не на шутку.
– Ася, а ты сама понимаешь эти стихи? – спросила она.
– Конечно! Непонятно только, при чем тут Торквато Тассо, а в остальном… Зато как красиво!
– Вот! Именно к этому я и хотела вас подвести! Вас привлекает красота, а вернее, красивость! А что за ней?
– А на фиг за красотой чему-то быть? – спросил Марат Исаков. – Вы же сами нам рассказывали, Пушкин говорил: поэзия должна быть глуповата. Стихи Северянина – просто воплощение поэзии! Глуповатые, красивые, музыкальные! Разве нет?
– Да чушь собачья! – решительно высказалась Таня Воротынцева. – Набор слов!
– Понимала бы ты что-нибудь!
– Да тут и понимать нечего! Абракадабра!
– Сама ты абракадабра!
– Дети, успокойтесь! – крикнула Марфуша. – Спорить надо цивилизованно! А вы…
Заваривший всю эту кашу Женька Зимин довольно ухмылялся. Время урока утекало безвозвратно…
– Марфа Кузьминична! – канючила Лялька. – Объясните мне: она куда на коне-то въехала? В гастроном?
– Нет, в супермаркет! – отбрил ее Макс Гольдберг. – Понимаешь, Дубова, она там на весь гарем продукты закупает, потому и приехала на лошадке! Чтоб тяжести не таскать!
Тут уж все грохнули, даже Марфуша. Макс не часто подает голос, но уж скажет – как рублем подарит.
Короче, урок литературы прошел небесполезно – в классе появились две новые клички: Княжна Инстасса и Абракадабра – Таня Воротынцева.
Следующий урок – химия. Я, как всегда, судорожно листала учебник на перемене. И не зря. Химичка вызвала меня первой. Но не успела я и рта раскрыть, как в класс вбежала запыхавшаяся Лялька и выкрикнула с торжеством:
– Монахову и Корбут – к директору!
– А в чем дело, Дубова? – спросила Нина Васильевна.
– Не знаю! Я бежала по коридору, а Алиса Петровна мне и говорит: «Передай Нине Васильевне, чтоб отпустила Монахову и Корбут. Они мне срочно нужны».
– Что ж, идите! – пожала плечами Нина Васильевна. – Опять, что ли, банду поймали?
Мы с Мотькой переглянулись. Что бы это значило?
В кабинете у Лисы Алисы сидела еще и наша классная руководительница Клавдюшка. Она была вся красная, взволнованная.
– Так! – сказала Лиса Алиса, когда мы вошли. – Признавайтесь лучше сами! Я все знаю!
– Да в чем признаваться-то, Алиса Петровна? – в один голос спросили мы с Мотькой.
– Это ваших рук дело?
– Что? – искренне недоумевали мы.
– Алиса Петровна, я же вам говорила, этого не может быть, – пролепетала Клавдюшка.
– Признавайтесь: это вы устроили катавасию с бомбой?
Час от часу не легче!
– Алиса Петровна! – закричала Мотька. – Да вы что? Зачем нам это надо!
– Вот это я и хотела бы выяснить!
– А почему вы решили, что это мы? – спросила я. Дедукция моя сработала мгновенно. – Уж не Дубова ли вам эту мысль подкинула?
Алиса вдруг смутилась. Но взяла себя в руки.
– При чем здесь Дубова? Я вас спрашиваю! Есть у меня сведения, что это вы, – уже без прежней уверенности проговорила она.
– Сведения? Какие? От кого? – перешла в наступление Мотька. – Устройте нам тогда очную ставку с тем, кто нас обвиняет! А если обвинение анонимное, то его и рассматривать не стоит.
– Ишь какие законницы выискались! – возмутилась Лиса Алиса.
Клавдюшка наша давно уже стояла, глядя в окно. Ей было неловко за Алису, так легко поверившую чьему-то, скорее всего Лялькиному, ложному доносу.
– А вы знаете, во что обходятся подобные истории? Не говоря уж о моральном ущербе! – неуверенно продолжала гнуть свое Лиса Алиса. Она и сама уже понимала, что мы тут ни при чем, но отступить ей было сложно.
Я вновь вспомнила Джулию Уэйнрайт и страстно начала:
– Алиса Петровна! Ваши обвинения – голословные! Вы нас, что называется, на пушку берете! Вам уже ясно, что мы ни в чем не виноваты, но не знаете, как дать задний ход! Вы поверили Дубовой, которая просто сводила с нами счеты за собственную глупость: она оскандалилась на литературе и тут же понеслась
