Возле машины вертелся мелкий неопрятный мужичок из породы уличных попрошаек. Симон таких терпеть не мог и, хотя регулярная борьба с ними была не его профилем, старался при малейшей возможности закатывать бродяг под арест и приставлять к ним какого-нибудь рьяного молодого сержанта для наиболее эффективного промывания мозгов. Сейчас ему было явно не до этого и, услышав омерзительно жалобное: «Господин, подайте несчастному!», Симон чуть не отпихнул бродяжку ногой. Но когда они с Изольдой сели в машину, неумытая рожа придвинулась почти вплотную и шепнула:
– Вас ищет Лэн.
Симон поглядел укоризненно: мол, чего сразу не сказал. Бродяжка улыбнулся: конспирация. Молодец, похвалил Симон, заканчивая этот разговор одними глазами. А мужичонка уже гундосил снова:
– Подайте, господин, подайте несчастному…
Симон пошарил в кармане и протянул ему два пятиалтынных серебром.
– Не надирайся только, употреби во благо, – посоветовал он на прощание и дал по газам.
– Куда мы едем? – встрепенулась вдруг Изольда.
– Так ведь ко мне домой, – недоуменно оглянулся на нее Симон.
– Нет, я спрашиваю, где это.
– Адлервег, у самой кольцевой.
Ответ вполне устроил ее, но когда у поворота на Фритценервег он помигал, а потом, спохватившись, взял влево и двинул дальше по Замиттер-аллее, Изольда снова испуганно спросила:
– Почему мы здесь не повернули?
– Потому что на Хоффман-штрассе опять чего-то роют и надо пилить в объезд по Друмман и Швальбенвег. Ты хорошо знаешь город?
– Я вообще его не знаю. Я здесь первый раз.
Это был ответ, достойный ее белокурой шевелюры и нелепой попытки суицида.
– Да ты откуда, Изольда? Может быть, ты пришла прямо из древней легенды, и суровые скалы Корнуолла милее твоему сердцу, чем песчаные обрывы Янтарного берега? («Во завернул! – сам себя не узнал Симон. – Не иначе влюбился. Седина в бороду – бес в ребро».)
А Изольда вдруг оттаяла, улыбнулась, как старому знакомому, и ответила:
– Типа того. Я из Москвы.
Странно. Ведь ей было не больше двадцати. Молодежь так не говорила сегодня. Сказала бы «из Метрополии» или в крайнем случае (есть чудаки, которые не любят этого слова) – «из Большой Столицы». Точно так же никто не скажет «Санкт-Петербург» – скажут «Питер» или «Малая Столица». Чудно.
– Все это случилось так нежданно, – произнесла вдруг Изольда.
– Что именно? – поинтересовался Симон.
Но она не ответила, а продолжала говорить свое, и Симон вдруг понял, что девушка читает стихи.
«До чего же чудное стихотворение!» – думал Симон, ощущая себя уже где-то совсем не здесь, а в далеком странном мире сумрачных лесов, согбенных старух и скрипучих калиток, в мире, где на дорожку пили не рюмку водки, а настойку девясила…
«Во Франции венки из васильков кладут на могилы погибших солдат», – вспомнилось вдруг Симону, он только плохо представлял себе, какой у василька запах.
– Кто это сочинил? – поинтересовался Грай, с трудом возвращаясь к реальности.
– Не знаю, – рассеянно отозвалась Изольда. – Наверно, я…
А возле его дома было совсем пусто, и в подъезде им никто не встретился. Почему-то это порадовало, хотя мнение соседей о его личной жизни уже давно не волновало Симона. Однако Изольда… Это был особый случай. Не просто девушка, а некое явление, и оно сильно, очень сильно выламывалось за рамки всего, что полагается называть личной жизнью.
Перед подъездом девушка еще раз подтвердила свою неординарность, неожиданно войдя в глубокий ступор, словно ее привезли совсем не туда, куда обещали.
– Ты здесь живешь? – спросила она, явно не в силах тронуться с места.
– Да, – ответил он просто.
Что еще он мог ей ответить? Снова шутить?
– Не может быть.
– Чего не может быть?
– Не может быть. Адлервег. Adler Weg… That's means ' Eagle Road '… Иглроуд… Не может быть! Путь орла…
– Плохой перевод, – заметил Симон. – Какой, к черту, путь орла – просто орлиная дорога, дорога орлов, если угодно.
Изольда посмотрела на него непонимающе, словно только что проснулась. Она говорила сама с собой об одной лишь ей понятных предметах, и его замечание было тут совершенно неуместно.
Зато они сумели все-таки преодолеть дверь в подъезд.
