Единственным местом, где они не слишком совпадали, была постель. Сначала Джессика думала, что все дело в разнице стилей. Она любила кататься по постели, полностью отдаваясь сексу, тогда как Брэд был старомоден. «Клянусь, — жаловалась она своей подружке Эмбер, — у него двигаются только бедра!» Эмбер посоветовала взглянуть на ситуацию более широко, а не только с точки зрения траханья. Восемьдесят процентов совершенства — это уже чертовски хорошо! Но со временем Брэд, казалось, интересовался ею все меньше и меньше, иногда они вообще не занимались сексом целую неделю или две. И вот однажды ночью Брэд вошел в нее, и вдруг она почувствовала, как его пенис обмяк. Брэд скатился с нее. Какое-то время они тихо лежали рядом, и Джессика не знала, что и сказать. Так и не придумав ничего лучшего, она прошептала «Ничего, не беспокойся, иногда случается. Наверное, ты устал. Или, может быть, у тебя стресс, потому что Брокер-Трахер весь день занят развитием мировой экономики».
И тут в темноте она услышала его голос:
— А может, все дело в том, что я не могу заниматься сексом со шлюхой?
Джессика так и обмерла. Она хотела спросить: «Что? Что ты сказал?» — как это спрашивают в кино, но боялась снова услышать слово «шлюха». Она хотела включить свет, чтобы посмотреть ему в лицо, увидеть ту самую скупую улыбку и услышать: «Ты что? Неужели ты думаешь, я серьезно?» Но она чувствовала, что он не улыбнется и ничего не скажет. И так они лежали, лежали, не шевелясь, а потом он встал, оделся и ушел.
Это было почти два года назад. Джессике очень не хотелось случайно встретиться с Брэдом где- нибудь в Токио: в метрополисе жили всего каких-то двадцать девять миллионов человек, так что вероятность была довольно велика. Поэтому она продала все свои вещи и переехала в Осака. Осака был похож на родной Чикаго — рабочий город, который не имел ничего общего с гламурным Токио. В Осака люди перекрикивались друг с другом с разных сторон улицы. Гуляли в пижамах или яркой дешевой одежде. В воздухе постоянно витал какой-то неопределенный ядовитый запах. Это был уродливый город. И Джессика чувствовала себя в нем полной уродкой, поэтому выдержала только три месяца, а потом перебралась в более элегантный Кобе. Кобе был куда лучше Осака, но девушке все равно казалось, что она очутилась на краю света.
В последнее время она все больше и больше задумывалась о своем будущем. Однажды она подсчитала что за семь лет работы хостес заработала приблизительно восемьсот пятьдесят тысяч долларов. И к чему она пришла в результате? Все еще снимает квартиру вместе с какой-нибудь приятельницей и все так же перебивается от зарплаты до зарплаты. Деньги приходили так легко, что она была не в силах их удержать. Арендная плата за квартиру, даже та ее половина, которую она платила, была выше, чем ипотека за дом ее родителей. Она проводила многомесячные отпуска на курортах Таиланда и Микронезии. Никогда не готовила сама и никогда не ходила пешком, если могла взять машину. Три раза в неделю посещала клуб. В ее квартире постоянно хранилась марихуана и это несмотря на то, что строгие японские законы сделали травку очень дорогим удовольствием. И еще Джессика довольно часто принимала одну-две таблетки экстази. Она могла похвалиться лишь тем, что не употребляла кокаин и героин: при мысли о тяжелых наркотиках она вспоминала старый телевизионный рекламный ролик с яйцом на сковородке, и ее чуть не выворачивало.
Восемьсот пятьдесят тысяч долларов. А времени на то, чтобы увеличить эту сумму, оставалось катастрофически мало. Профессия хостес — удел молоденьких девушек, а в двадцать семь… Нет, конечно, она не была старой, но это была Япония, страна, где в уличных автоматах продаются грязные трусики девочек-школьниц и где мужчины гордятся рорикон — комплексом Лолиты. Еще год назад Джессика отправилась на интервью в один клуб, находившийся рядом с ее домом, и ее остановили у самой двери. Менеджер хотел взглянуть на ее паспорт. Она дала ему паспорт, и, открыв его на первой же странице, менеджер сразу покачал головой. Он заявил, что, к сожалению, она их не устраивает. Менеджер спросил: «Вы понимаете по-японски? Онна-ноко ва Курисумасу кэки-то онадзи». Джессика ответила, что не понимает. Тогда менеджер перевел: «Девушка подобна рождественскому торту. После двадцати пяти — не годится».
Надо было быстро что-то предпринять. Иначе к тридцати годам она останется ни с чем. У Джессики не было высшего образования и никаких навыков, кроме стремительных и грубых любовных хитростей. Что еще могла она делать?
А что еще хотела бы она делать?
Она знала, чего она не хотела. Она не хотела выходить замуж, по крайней мере, сейчас, и погружаться, подобно своей сестре, в бесконечную рутину просмотра дневных телепередач и ухода за детьми. Она не хотела продолжать образование. Сказать по правде, она не хотела и настоящей работы, даже если бы смогла ее получить. Ей казалось сущим адом просидеть сорок лет в какой-нибудь конторе, делая вид, что занимаешься очень важным делом, а потом выйти на пенсию и весь день играть в шаффлборд[10] где-нибудь в Фениксе или Тампе.
И Джессика наконец поняла, чего действительно хочет. Она хочет просто быть. Будучи последний раз в Таиланде, она провела неделю в гостевом доме на пляже в тридцати милях к северу от Фукета. Там она познакомилась с женщиной из Норвегии по имени Бригит. Бригит было тридцать пять, и Джессике никогда не приходилось встречать более раскрепощенного человека. Бригит рассказала ей, что два года назад продала все имущество в Норвегии и переехала в Юго-Восточную Азию. Теперь она не делала ничего, просто валялась на пляже, читала и совершала долгие пешие прогулки. Как-то вечером, сидя на балконе гостиницы и глядя на закат, разливающийся над океаном, Джессика спросила ее, что она собирается делать, когда деньги кончатся. Бригит ответила, что этого не случится еще года два, а это слишком большой срок, чтобы что-либо планировать. Джессика спросила, чего же она хочет, чего добивается. Бригит показала на солнце, медленно погружавшееся в волны и отбрасывающее розовые и желтые блики по всему небу: «Хочу видеть вот это. Быть. Что еще нужно?»
Просто быть. Вот действительно стоящее желание. Однако, к несчастью, даже для того, чтобы ничего не делать, нужны деньги. Джессика не хотела жить так, как Бригит, постоянно отгоняя от себя мысль о неминуемой катастрофе. Если уж превращаться в бездельницу, думала Джессика, то только в материально обеспеченную бездельницу. Несколько недель ушло на изучение оффшорных банков и стоимости жизни на Таиланде и в Малайзии. По ее подсчетам, трехсот тысяч долларов хватило бы на всю оставшуюся жизнь. Сидя с калькулятором, она попыталась выяснить, сколько времени уйдет на то, чтобы скопить такую сумму, при условии сохранения нынешнего уровня доходов и сокращения расходов.
Расчет показал, что ей понадобится на это десять лет. Как минимум.
Еще десять лет разливать напитки и хлопать ресницами перед этими сморщенными похотливыми коротышками.
Иисус бы заплакал.
Конечно, был и другой, более быстрый способ получения требуемой суммы.
Джессика была наслышана о девушках-хостес, которые внезапно разбогатели. Они были частью профессиональной мифологии, эти женщины, нашедшие чашу Святого Грааля. Так, была одна хостес из Иокогамы, которая, говорят, теперь живет на яхте у берегов Греции. А другая стала хозяйкой маленького кабачка в Каруидзава и предпочитала курить английские сигареты с золотым мундштуком. Поначалу Джессика относилась к этим историям просто как к байкам, пока одна из ее подруг, Мишель, не завладела контрольным пакетом акций бутика эксклюзивной косметики в районе Гинза в Токио. Правда, это было шесть лет назад. Экономика тогда была на подъеме, не то что теперь. И тем не менее, не было ничего невозможного.
Надо только немножко подкорректировать свои планы.
Джессика все еще хранила ту бумажку, на которой было написано правило «Никогда не спать с клиентами за деньги»; она держала ее в бумажнике вместе с американскими водительскими правами. В один прекрасный день она достала ее и прочла вслух:
— Ни при каких обстоятельствах я не буду спать с клиентами за деньги.
Знакомые слова прозвучали странно. Сейчас они казались глупыми, словно их написал ребенок. Фраза уже не действовала на нее так, как раньше. Джессику удивило, что сама эта идея перестала ее смущать. Конечно, она испытывала физическое отвращение. Одна лишь мысль о том, что кто-то из этих пьяных немолодых говнюков будет трогать ее, проникать в нее, заставляла ее содрогаться от ужаса. Но ведь лечь в дерьмо или съесть жука было бы не менее противно, а тем не менее она бы согласилась на это
